крепких бревенчатых дома, россыпь хозяйственных построек, загоны для скота… Высокие изгороди, журавель над колодцем, поленницы дров под тесовыми навесами.
Остановившись на границе леса и поляны, Шершень затаился за деревом и какое-то время наблюдал за хутором. Затем приблизился к старому трухлявому пню, присел возле него. Подозрительно огляделся вокруг, достал из-за пазухи свернутый в трубочку листок бумаги и быстро сунул его в едва приметное отверстие под пнем. Засыпал отверстие опавшими листьями и, пригнувшись, не спеша потрусил от поляны в лес.
«Сейчас, хлопчики, вам надобно меня брать, — спокойно рассуждал он. — Куда и зачем я шел, вы уже выведали и установите за мнимым пнем-тайником наблюдение. Теперь требуется не упустить меня, по вашей прикидке, связника. Так поспешайте, хлопчики, поспешайте!»
Неизвестные преследователи словно услышали слова Шершня. Он только собрался прошмыгнуть мимо раскидистого куста лещины, как из-за него навстречу выступили трое. Пятнистые маскхалаты, кубанки со звездами, кинжалы и пистолеты на поясах. У того, что посредине, в руках автомат, у двух других — дегтяревские пулеметы, у всех пальцы на спусковых крючках… Казаки-пластуны! Те, что за несколько дней обжили эти леса и горы как собственное подворье и уже уничтожили не одну группу боевиков, привыкших чувствовать себя в здешних местах хозяевами. Значит, чутье не подвело Шершня.
Эсбист, изобразив на лице страх, отпрянул назад, и тогда из-за деревьев справа и слева от куста появились еще двое. Такие же маскхалаты и кубанки, в руках ППШ.
— Перестань стрибать, дядько! — весело проговорил автоматчик, преградивший вместе с пулеметчиками ему дорогу. — Лучше скажи, що в лесу делаешь?
Молодое красивое лицо, правда, больше смахивающее на девичье, чем на мужское… Тонкие черные усики-ниточки над верхней губой… Губы расплылись в довольной ухмылке.
— Чего молчишь, друже? Небось, задумал поохотиться? Доброе дело, — балагурил усатый, подходя к Шершню вплотную. — Только знаешь, отдай-ка эту штуковину мне… — короткий, резкий рывок — и автомат эсбиста оказался у казака. — Да и парабеллум, полагаю, тебе ни к чему. А гранаты зачем? Рыбу глушить и каменюкой можно… ежели, конечно, наловчиться добре. А кинжал у тебя острый? Как бритва.
Разоружив Шершня, усатый приказал ему вывернуть карманы и расстегнуть ремень, снять сапоги и размотать портянки, задрать до коленей штанины. Затем он тщательно обыскал задержанного со всех сторон и, пока тот обувался и приводил себя в порядок, продолжил расспросы.
— Так куда собрался, дядько? Опять молчишь? А оружие где взял? Наверное, нашел? Ты немой, что ли? А может, от радости, що нас повстречал, язык отнялся? Тогда признавайся, где живешь?
— В Крышталевичах, — с заиканием выдавил Шершень.
— Да ну? — притворно удивился усатый. — Знаешь, друже, а ты прямо-таки везунчик! Мы тоже как раз в Крышталевичи собрались. Может, по старой дружбе пустишь переночевать?
У Шершня внутри все запело. Выходит, он не ошибся, приведя казаков за собой к этому хутору. Что они сейчас еще могут сделать, если не отвести его в Крышталевичи? Пристрелить на месте? Однако он, судя по всему, нужен им живым… Таскать с собой по лесу? Опасно и обременительно… Доставить в город? Но туда без малого сорок верст, а впереди ночь.
Казак окинул сжавшегося в комок задержанного критическим взглядом, поправил на его голове шапку, одернул сзади пиджак.
— Значит, ты из Крышталевичей. Тогда подскажи, як туда побыстрей попасть.
— С поляны, где хутор стоит, в село прямая стежка ведет, — угрюмо ответил Шершень. — Полторы версты — и наша околица.
— Верно, — согласился усатый. — А потому шагай поначалу до хутора, а оттуда по стежке до Крышталевичей. Ступай…
Уловив на себе непонимающий взгляд Шершня, он подтолкнул его стволом автомата.
— Чего стоишь? Наша компашка приглянулась? Расставаться не хочется? Ничего, до Крышталевичей один дотопаешь, а у околицы снова встретимся. Поспеши, а то бабка, небось, тебя уже заждалась.
Пробираясь через лес до хутора, а затем шагая по узкой тропке до Крышталевичей, Шершень, как и прежде, не видел вокруг себя ни единого живого существа и не слышал ни одного подозрительного звука. Но теперь уже не чувствовал, а знал наверняка, что враги рядом, а сам он постоянно на мушке. «Хитры, сволочуги, — с невольным уважением к казакам думал эсбист. — Мало того, что меня одного пустили как приманку при возможной встрече с моими дружками, так и сами будто сквозь землю провалились. Битые хлопцы… Останусь жив, обязательно займусь ими».
Казаки опять появились рядом с ним в сотне метров от села. Было их уже не пятеро, а семеро. «Хитры, хлопчики, ох хитры, даже передо мной, безоружным, страховались. Ловкачи!.. А потому надобно гнать вас из леса как можно скорее, — еще раз подумал эсбист. — Дай бог лишь уцелеть, а уж вами я займусь по-настоящему».
— Не притомился, дядько? — насмешливо спросил все тот же усатый казак, по-видимому старший группы. — Может, зайдем передохнуть куда-нибудь? К примеру, в комитет?
— Воля ваша, — безразлично ответил Шершень.
Переселенческий комитет вместе со штабом местного отряда самообороны обосновался в крепком кирпичном здании бывшей управы. Над крышей плескался по ветру красно-голубой флаг,[32] перед крыльцом расхаживали двое молодых парней с красными повязками на рукавах и с немецкими винтовками в руках. Казаков здесь, по-видимому, хорошо знали, потому что пропустили в здание без всяких расспросов.
— День добрый, друже сержант, — приветствовал усатого казака дежурный. — Бандита из норы выволокли?
— Похоже, что да. Говорит, из вашего села. Признаешь землячка?
Дежурный внимательно осмотрел Шершня с головы до ног, не поленился дважды обойти его кругом.
— Никогда не было у нас такого. И сейчас нет… Ежели, конечно, его пришлая сучка только что не ощенила.
— Ошибиться не можешь?
— Шуткуешь, казаче? — обиделся дежурный. — Я туточки родился и свои тридцать два года день в день прожил. Всех сельских петухов по крику различаю. Не наш он, это тебе любой сельчанин скажет.
— Я тоже так думаю. А Василь здесь?
— На заднем дворе. Ночью в лес со своими хлопцами собирается, вот и муштрует их.
— Будь ласка, покличь его.
Через минуту дежурный появился вместе с огромного роста детиной в польских офицерских брюках и меховой безрукавке поверх советской гимнастерки. Высокие, густо смазанные дегтем сапоги, смушковая шапка с красной звездой, через грудь крест-накрест пулеметные ленты, на левом плече стволом вниз МГ с примкнутым магазином-кругляшом. На боку парабеллум, за поясом несколько немецких гранат с длинными деревянными ручками.
— Рад видеть, друже! — улыбнулся он, встряхивая сержанта за плечи. — С чем явился?
— Не с чем, а с кем, — поправил его казак. — Изловил в лесу занятного птаха, а кто такой — и я не знаю, и он не говорит. Может, тебе знаком.
Детина, не сходя с места, протянул к Шершню руку, ухватил за борта пиджака и притянул к себе, пристально всмотрелся в лицо.
«Смотри, смотри, только вряд ли что высмотришь. Крейцер цена была бы мне, референту службы безпеки, если бы меня мог узнать в лицо каждый встречный. А вот я тебя, Василь Горобец, хорошо знаю».
Бывший малоземельный крестьянин, подрабатывавший на жизнь кузнечным ремеслом. Весной 1942 года его хутор был сожжен аковцами, и Василь Горобец с тремя сыновьями ушел в лес. Однако в отличие от большинства подобных украинских беженцев, искавших спасения от оккупантов и польских шовинистов в ближайших сотнях ОУН, он создал свою боёвку. Провел несколько смелых, результативных операций против немцев и аковцев, что способствовало росту его личной популярности и быстрому увеличению численности боевки. К концу года он уже командовал крупным, хорошо вооруженным отрядом, в районе дислокации которого не было житья ни фашистам, ни аковцам.
