— Что вы имеете в виду? — не сразу понял Осокин.
— Лет шестьдесят назад, Александр Демьянович, это все уже было. Чэсэвээны, чэсэиры и так далее.
— Что это?
— «Член семьи врага народа» и «член семьи изменника родины», — пояснил Лавр Эдуардович. — В то время было достаточно много расхожих формулировок.
— Вы думаете, это сегрегация? — нахмурился Гордеев.
— Вне всякого сомнения. И, полагаю, как раз по семейному признаку.
— Но при чем здесь дети? — возмутился Гордеев. — Они же не могут отвечать за родителей.
— Ха! — громко сказал бородатый Миша, переворачиваясь на спину. — Вот мы уже и согласны, что их родители в чем-то виноваты. Детишки, правда, ни при чем пока, но ничего, мы и для них что-нибудь подберем.
— Подождите, Михаил, никто же не сказал, что их родители в чем-то виновны! — возразил ошарашенно Лавр Эдуардович.
— Правда? — издевательски спросил бородатый. — А что же в таком случае сказал только что этот старый мудак? — Он перевел взгляд на Гордеева. — Вы их родителей знаете? Что, банкиры-чиновники рожей не вышли для нового общества? Так вы все здесь не красавцы! Жду не дождусь, когда вы этого доморощенного фюрера в жопу начнете целовать! Твари, — бормотнул он, вновь переворачиваясь на бок, — быстро вспомнили сталинские лозунги. «Прошла весна, настало лето…»
— Миша, вы не правы, Артем Дмитриевич имел в виду совсем другое.
— Вот только не надо! Я умею слушать и думать, — отрубил тот. — И не надо мне объяснять, что он имел в виду, а чего не имел.
— Я пойду к этому чудовищу… — Гордеев начал подниматься, ухватился за борт холодильника. — Я скажу ему…
— Пошел карась к щуке о справедливости потолковать, — тут же выдал Миша.
— Я понимаю ваш сарказм, — вспыхнул Гордеев. — И тем не менее я думаю, что мне удастся убедить его…
— Да угомонитесь вы, старый дурак! Сядьте! — злобно выдохнул Миша. — Хотите, чтобы нас расстреляли?
— Они не посмеют!
— Посмеют! Еще как!
— Артем Дмитриевич, — увещевающе произнес Лавр Эдуардович, — я бы на вашем месте не совершал опрометчивых поступков. Своим бунтом вы не добьетесь ничего, кроме разве что свежей порции синяков и ссадин.
— Попробуйте договориться с акулой или леопардом. Убийц невозможно перевоспитать. Их надо уничтожать.
— Вы предлагаете его… убить? — тихо спросил Гордеев.
— Нет, канонизировать, — фыркнул Миша.
— Михаил, вы говорите чудовищные вещи, — сказал Лавр Эдуардович. — И потом, давайте будем объективны. Именно благодаря этому человеку мы все еще живы. Да, в чем-то наш вождь, безусловно, не прав, он перегибает палку, но он — не убийца.
— Да что вы говорите? А куда, по-вашему, делся этот, в зеленом пальто? — Бородатый Миша повернулся, указал на лежащий одиноко в стороне надувной матрац.
К «спальному месту» так никто и не притронулся, словно оно могло принести несчастье.
— По-моему, его отвели в подсобку, — сказал «кашемировый».
— Там у нас что? Травмопункт? Поликлиника? Больница? — язвительно поинтересовался Миша и указал на забинтованных чиновников. — Тогда почему их туда не отвели? — «Анальгиновый» префектурщик заскулил потихоньку. — Кончайте выть! — рявкнул Миша. — Держите себя в руках! А вы? — Он посмотрел на Гордеева. — У вас вроде бы рука сломана! Или вы провокатор и только притворяетесь?
Осокин и Лавр Эдуардович переглянулись.
— Нет, действительно сломана, — тихо сказал Гордеев.
— Вот именно. Очнитесь, кретины! «Зеленого» уже нет в живых. А остальные здесь только потому, что еще не успели рассказать, где припрятали денежки и ценности. Как скажут, так сразу и отправятся следом.
— Кончай народ пугать, Миша! — одернул его патрульный Володя.
— Заткнись, — отреагировал тот. — Я смотрю, только твои приятели менты, да еще вояки у этой гниды в «шестерках» бегают.
Утверждение было необъективным. Хотя гвардия круглолицего на восемьдесят процентов состояла из милиционеров и военных, но все-таки не только из них. Тем не менее Володю заело.
— Что ты сказал, урод?
— Что слышал!
— Саша, остановите их, — попросила Наташа.
— Правильно! Здесь все такие, — выкрикнула Светлана. — Все. Или милиция, или убийцы.
Слово «убийцы» привлекло общее внимание.
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Лавр Эдуардович.
— Тот человек, которого привезли вместе со мной! — выкрикнула Светлана. — Он — убийца. Он должен был убить тебя, Сашуня, — издевательски закончила она.
— Черт! А я-то думаю, где же я его видел, — хлопнул себя по лбу Осокин. — Это тот парень, из «Москвича».
— Его «Москвич» и сейчас стоит здесь, на стоянке! — ядовито ответила Светлана. — И не сомневаюсь, что он припас для тебя кое-что. Почему ты думаешь, он оказался здесь? Этот человек профессионал, и он всегда выполняет заказы. Кстати, твоего хваленого Газа он убил за секунду, голыми руками! Этот мужик тебя прикончит.
— Понятно, почему он так легко согласился идти в гвардию нашего вождя, — усмехнулся «кашемировый».
— Уж я-то знаю! — кивнула Светлана. — Да. Можешь мне поверить. Я знаю.
— Знаете, господа, — сказал вдруг задумчиво Лавр Эдуардович. — А ведь людей от животных отличает не наличие чувств — любой пес испытывает чувства и эмоции не менее сильные, чем человек. И не наличие ума — большинство живых существ в природе может построить простейшую логическую цепочку. Разум — вот уникальное качество человека.
— У животных разума нет? — спросил Осокин.
— У животных разум заменяют рефлексы.
— А в чем разница между умом и разумом? — спросил патрульный Володя. — По-моему, это одно и то же.
— Не скажите, — вступил в спор Гордеев. — Собаки обладают элементарной рассудочной деятельностью и могут научиться открывать простейшие замки, чтобы, к примеру, добраться до пищи. А вот понять, что они делали не так, проанализировать, какие ошибки допустили, и сделать надлежащие выводы, чтобы никогда больше эти ошибки не повторять, не может ни одно живое существо в природе. Кроме человека. В этом-то и заключается разница между разумом и умом.
— Вы преувеличиваете, — возразил Осокин. — Если исходить из вашей логики, получится, что человек, повторяющий из раза в раз одну и ту же ошибку, ничем не отличается от собаки? Ерунда какая-то. Да и насчет разума вы тоже не правы. Попробуйте научить собаку играть на рояле, чтобы получить миску каши! Или написать музыку.
— Собаки пишут музыку, — возразил Гордеев. — Для собак вой — та же музыка. Только это музыка,
