Сербия о себе. Сборник

формулировке проекта нашего «лучшего будущего». Принимая во внимание то, что ключевым нашим отличием все-таки является православие, причем скорее как привычка и в меньшей степени (или совсем не) как вера, для начала нужно сделать усилие и найти в этом духовном пространстве точку опоры против искушений, которые уже есть и еще нас ожидают. В конце концов не будем забывать, что вся сегодняшняя Европа является результатом болезненных, но все же плодотворных процессов приспособления христианского мира к течению современного «разочарования мира» и всего того, что следует из этого «искоренения».

Разумеется, определение православия как основной матрицы национального самосознания не является и не может быть призывом к какой-нибудь «поповской политике» или православному клерикализму. В сущности это просто попытка в общем хаосе самосознания и идеологическом блуждании найти тот фундамент, на котором можно построить национальный дом. Разумеется, это ни в коем случае не означает привилегированного положения одной конфессии и ее иерархии на государственном уровне. Широкое обращение к духовным ценностям в таком обществе, как наше, независимо от унаследованных мыслительных стереотипов левонастроенных атеистических критиков, судя по всему, может способствовать сближению с (пост)современным миром и его универсальными, по крайней мере по замыслу, ценностями. Вот почему (пере)определение национального самосознания не означает иррациональной суматохи из-за (не)принятия Закона Божьего в качестве школьного предмета (как будто это какая-то особая новость), а означает серьезную работу по установлению условий для развития гражданского общества и демократических государственных институтов, для которых Иное необязательно будет Врагом. Будут ли политики из ДОС способны действовать успешно в данном деликатном контексте, мы еще только увидим. Некоторые точно не сумеют, а другие не смогут. Что же касается тех, кто не хочет (или не хотел) этого делать, их политическая судьба уже известна – и бесповоротно решена.

Перевод Дарьи Костюченко

Экономика

Младжан Динкич Экономика деструкции[179]

Вместо введения

МОНТЕСКЬЕ: Значит, раз вы уничтожили политическое сознание, то приметесь и за уничтожение морального сознания. Ваши намерения теперь совершенно ясны.

МАКИАВЕЛЛИ: Мои намерения никогда не будут ясны до конца, даже моим ближайшим соратникам. Я никогда не поступлю так, как сказал, и никогда не скажу, как поступлю. А каким могуществом наделяет властителя эта таинственность, когда она сливается с силой его поступков. Меня окружает ореол обожания.

И так я буду властвовать десять лет, не меняя ничего, поскольку тяжкое бремя должно стискивать грудь моего народа, пока процесс бурления не будет завершен окончательно. А потом я ослаблю тяжесть и верну некоторые свободы.

МОНТЕСКЬЕ: А ваш народ вам ответит тогда: «Нам от вас не нужно ничего. Мы сами возьмем то, что нам принадлежит».

МАКИАВЕЛЛИ: Такого не случится. Цель достигнута, люди разоружены, доведены до полнейшего равнодушия к идеям и принципам революции. Кроме того, меня будет окружать целая школа политиков, наученных мыслить, как я. Держу пари, малейшее эхо свободы породит такой ужас, что меня будут умолять во имя спасения государства предпринять что-нибудь для ее предотвращения.

МОНТЕСКЬЕ: Но неужели вы не понимаете, что ваша доктрина зиждется на вашем же восприятии народа исключительно как пассивных наблюдателей и испуганных жертв; вы не видите живых людей, людей, мыслящих собственным разумом, имеющих собственные желания, потребности, моральные ценности, а ко всему прочему способность и силу распознать и помешать любой игре, ведущейся против их здравого рассудка. Человек всегда будет бороться за человечность. Против манипулирования. Против лжи о неизбежном. Против гонений во имя свободы и против несвободы во имя сохранения мира. Неустанно и вопреки всему.

МАКИАВЕЛЛИ: Даже если это будет добровольное безумие или безнадежный вызов? Не так ли, почтенный Монтескье?

Хронология югославской инфляции

Сколько себя помню, Югославия была страной, где инфляция считалась таким же нормальным явлением, как и то, что фабрики принадлежат рабочим, а земля крестьянам. Я хорошо запомнил наставления отца: «Пока у нас социализм, в социалистических банках надо брать как можно больше кредитов, а то инфляция все съест». Тогда я плохо представлял себе, что такое инфляция, а как это она «съест», и того хуже. Помнится только, что отец, бывало, показывал квитанции, выписанные на смехотворно малые суммы (например, 0,5 динара), о выплате какого-нибудь ранее взятого кредита[180] . Я долго жил с убеждением, что инфляция – «Богом ниспосланная» данность, пока не стало происходить нечто, совершенно сбившее меня с толку. А именно, мои родители оба были экономистами и работали в государственной администрации. За обедом они обычно с жаром обсуждали все произошедшее за рабочий день, не щадя при этом ни меня, ни моего младшего брата, поэтому волей- неволей мне приходилось выслушивать их дискуссии о текущих экономических проблемах страны. Чем старше я становился, тем больше дома говорили о каких-то дефицитах, дисбалансах, депрессии, девальвации, дестабилизации и тому подобных вещах, а слово «инфляция» все чаще звучало с негативным оттенком. Закончив словесные дебаты, родители обычно усаживались перед телевизором, чтобы не пропустить последние новости, и я видел торжественно-суровые лица дикторов, глухо, точно из бочки, информировавших общественность о нечеловеческих усилиях правительства по снижению инфляции, о создании рабочих органов и комиссий, в обязанность которым вменялась разработка различных стабилизационных программ, о дискуссиях на партсобраниях по всей стране, на которых «товарищи» постановляли, что инфляцию нужно искоренить как можно быстрее, что этого можно достичь одновременными совместными действиями всех граждан – трудящиеся и крестьяне могут помочь своей самоотверженностью. После таких сеансов я никак не мог уяснить, как же эти «товарищи», раз они такие сплоченные и единые в воззрениях, не могут договориться и победить общую напасть (инфляцию). Еще я не до конца мог взять в толк, что это за товарищество, которое их объединяет. Тогда я не понимал, что