воздух какой-то сдержанностью и настороженностью.
Со станции двинулись с грохотом, под рев фанфар и барабанную дробь. Шли в ногу, печатая шаг, по черной, размытой дождем дороге.
Молодцеватый саперный капрал лихо вышагивал впереди. На ходу часто оборачивался. Его черная глянцевитая бородища беспорядочно развевалась. Губы у него были жирные, пронзительно красные, зубы ослепительно сверкали. Пасть плотоядного животного.
Местные жители высыпали поглазеть на проходивших солдат. Африканские батальоны пользовались особым вниманием. В батальоне Аугусто Гусмана ребята были как на подбор.
Разместились в разрушенном монастыре. В нем противник держал оборону. Монастырь был почти до основания разбит артиллерийским огнем, уцелевшие стены изрешечены пулями.
Потом солдаты разбрелись по городку. Аугусто отправился один. «Вот она, — размышлял он, — вот она, война!»
Тут она, прямо перед глазами! В парке он увидел голые стволы деревьев, будто обработанные чудовищной бритвой артиллерийских снарядов и пулеметных очередей. Раковина для оркестра превратилась в клубок металлических нитей. Против собора громоздились груды мусора и щебенки. С одной из башен свалился колокол. Он лежал на боку, разинув неимоверную свою пасть, словно застывшую в немом ужасе. Аугусто обошел опустелые мрачные нефы. Шаги его гулко отдавались в тишине.
Так исходил он городок из конца в конец. Видел спаленные дома, здания, разваленные бомбами, изглоданные артиллерией стены, строительный мусор, истолченный в прах стальными кулаками снарядов и пуль, висевшие на честном слове балконы. Они походили на оттопыренные губы.
«Ужас! — размышлял он. — Какой ужас!» — И тем не менее испытывал какую-то дурацкую тягу узнать, пережить «это».
Навстречу попался ему Педро Луиса.
— А я-то искал тебя!
— Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего. Просто хотел пригласить тебя пожрать. У меня еще остались деньжата.
— Спасибо. Что-то не хочется. Перекушу остатками пайка.
— Этим сухим дерьмом? Брось дурака валять… Получишь деньги, угостишь меня.
Свернули на неосвещенные улицы. Стало совсем темно. Потемки нависли сыроватой толщей. Изредка эту толщу прорезала вертикальная полоска плохо притворенной двери, похожая на светящийся восклицательный или вопросительный знак. Ночь разлилась над истерзанным городком, словно для того, чтобы прикрыть его раны заботливым своим покровом. Слышались пение и смех солдат. И тогда потревоженная мгла вздрагивала.
Вошли в трактир. Луиса потребовал хлеба, домашней колбасы, ветчины и кариньенского вина. На мраморном столике была вырезана надпись, гласящая; «Анисовая водка. Хуже нет и в аду». Приятели рассмеялись.
Официантку звали Асунсьон. А быть может, так окрестила ее солдатня. Солдаты горланили:
В таверну ввалился Ледесма с приятелями. Компания подсела к их столику. Ледесма был севильянец. Остроумный, веселый. Среднего роста, пригож лицом. Служил ротным фельдшером. Любил декламировать Вильялона, Альберти, Хуана Рамона Хименеса, Лорку. У него был красивый тенор.
Солдаты продолжали распевать во всю силу своих легких, так что сотрясались стены.
Потом ввалился саперный капрал и мигом присоединился.
— Как живете, орлы?
— Здорово, Борода!
Он взял кружку и как ни в чем не бывало наполнил ее вином. С жадностью, залпом опрокинул. Вино потекло по губам и закапало с лоснящейся бороды.
— Славное винцо, орлы.
Затем потянулся к хлебу и колбасе. Набивая рот, он подталкивал еду ладонью.
— Послушай!.. — запротестовал было Луиса.
— Эй, Борода! — окликнули сапера с других столиков.
С набитым ртом, сияя улыбкой, он раскланялся с Аугусто и его приятелями.
— Спа… спа… спа…
Капрал вышел на середину таверны. Остановился, выпятил пузо. Помещение словно до отказу заполнилось его огромным туловищем, его всеподавляющей личностью. Огляделся с победоносным видом. Поднял руку.
— Ну, кто поднесет еще, орлы?
Аугусто с улыбкой посмотрел на него. Бородач переходил от столика к столику, хлопая своей грязной, всесокрушающей ручищей по плечам и спинам.
— Чем угощаете, друзья?
Он пил и ел безостановочно, будто наполнял бездонную бочку.
В таверну вошли Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть и Бареа. Задержались возле столика Гусмана.
— Первый столик, он и угощает! — воскликнул Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть с рассчитанной, но какой-то приятно льстивой интонацией.
— На, прополощи горло! — пригласил его Ледесма.
— Всегда и во веки вечные, никогда и ни за что на свете не надо взвешивать и оценивать возможные последствия своих необдуманных слов…
— Заткнись и не валяй дурака! — перебил его Ледесма.
Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть козырнул, далеко отставив ногу и щелкнув каблуками неимоверных своих сапожищ.
— К услугам вашей милости!
— Эй! Это еще что за тип? — спросил один из сидевших за столиком.
Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть ухмыльнулся и подмигнул ему.
— Кто я такой? А вот послушай: Пабло Пардиньяс Пардиньяс, законный сын известных родителей. Саламанка, Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть.
Все расхохотались, за исключением Луисы, который сделал брезгливую гримасу.
— Совсем неостроумно, — пробормотал он. Но на Луису никто не обратил внимания.
— Перемени пластинку, Сан-Сисебуто!
— И в самом деле надоело! — воскликнул Ледесма.
— Оставь его! Иди сюда, Сан-Сисебуто!
— В тысячный раз одно и то же! — сказал Ледесма. — Хватит!
Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть поочередно поглядел на лица сидевших за столом. Башка у него была преогромная, тяжелая, нос какой-то необычной формы, глазки крохотные, иссиня-черные, полные живости и лукавства.
— Да вот начальничек не желает, — сказал Сан-Сисебуто, сопроводив свои слова беззаботным и чуть сердитым жестом.
— Не обращай на него внимания!
— Нет, я не буду метать бисер перед этаким толстокожим дяденькой, который и оценить-то его не может.
— Сан-Сисебуто! — окликнули его из-за столика, за которым сидел Борода. — Иди сюда, Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть!
