Когда вся Великая Россия ликовала Победу, горевала по убиенным в страшной войне и встречала цветами эшелоны возвращающихся домой родных сынов, отцов и братьев, Окаемов со своей командой бельцов напряженно работали в Берлине и городах поверженной Германии. Они искали архивы, присутствовали на допросах гестаповцев, офицеров СС и абвера. Тайно пробирались в американскую зону и даже в Париж, по крохам воссоздавая и разгадывая редкие и особо секретные документы.
Сразу же после взятия Берлина было найдено около восьми сотен убитых тибетцев в немецкой форме, они яростно защищали столицу рейха, и в плен не сдался ни один. Предметом профессионального любопытства Окаемова и была эта потаенная связь между сектой Бом-по и одержимым стремлением Гитлера в Тибет. Фюрер потратил в самый разгар войны два миллиарда марок на экспедиции. Это было на первый взгляд невероятно, но в этом и таилась главная цель, к которой бессонными ночами приближался Илья Окаемов…
Своей энергией поиска он вовлекал в работу помощников, и тайна постепенно открывалась. Страшная тайна… Собрав огромное количество фактов, документов, свидетели, он четко проанализировал и выстроил все, написав в двух экземплярах доклад Лебедеву изобретенным им шифром, боясь утечки информации. Война открылась для него совсем иной; совсем другие побудительные причины кровавого смерча, прервавшего десятки миллионов жизней, разрушившего пол-России, становились очевидными.
Чтобы окончательно завершить свою работу необходима была срочная экспедиция в Тибет. Она
войну, но на этот раз Окаемов свернул работы в Германии и они все выехали в Москву.
Сразу после пересечения границы Окаемов приказал Егору незаметно отстать от эшелона с пятью бельцами и добираться в монастырь своим ходом, храня копию доклада, как зеницу ока, опасаясь, что люди Берии перехватят их в вагоне. Все самое ценное из найденных документов он оставил в тайнике в Германии, все, что создавало единую картину его работы.
Как он и предполагал, перед Москвой эшелон был загнан в тупик, и «малиновые парни» перевернули его вверх дном, особенно их теплушку. Забрали все бумаги, взятые Ильей для прикрытия, сменили даже паровозную бригаду, но ничего так и не нашли. Вторая папка с зашифрованным докладом хранилась в крыше соседнего грузового вагона, с привязанной к ней толовой шашкой и взрывателем от гранаты. Стоило дернуть за кончик шпагата, и ее разнесет в клочья. При обыске один из бельцов прислонился к углу теплушки и напряженно следил за Окаемовым, ожидая условного сигнала. Но пока пронесло. Перегрузив в машину тяжелые ящики с немецкими документами, посланники Берии укатили, оставив в каждой теплушке по своему охраннику.
Окаемов понял, что так просто от него не отступятся, что по прибытии в Москву извлечь папку станет невозможно, что будут еще проверки, и он велел Селянинову незаметно забраться ночью на крышу, взять папку и с двумя бельцами идти своим ходом в монастырь!
- А вдруг попадемся? — нерешительно прошептал Никола, оглядываясь на покуривающего в дверях офицера НКВД.
- Взорвите документ! Вы обязаны дойти… Помнишь, как мы шли с Княжьего острова?
— Помню…
— Вот ночами и двигайтесь, столицу обойдите от греха.
- Ясно. А как доложите Лебедеву, у вас же ничего нет с собой?
- У меня все тут! — Окаемов с улыбкой похлопал себя по лбу.
Наутро офицер всполошился, заметив исчезновение троих людей. Задержал эшелон на станции и долго пропадал, наверняка звонил в Москву и получал инструкции.
Окаемов тронул за плечо Мошнякова и шутливо проговорил:
- Ну что, казак, тряхнем стариной? До Москвы верст двести… Может, прогуляемся?
- А чё, Иваныч, дело гутаришь! — оживился заскучавший Мошняков, — айда!
Он быстро распорядился, и два десятка бельцов мигом вылезли с противоположной стороны из окон теплушки, помогли выбраться Окаемову и все лихо заскочили в тронувшийся эшелон на соседних путях, идущий в обратную сторону. Когда отъехали от станции, Окаемов осторожно выглянул из порожняка и увидел мечущегося по перрону офицера, — Проворонил, — усмехнулся в усы тоже высунувшийся Мошняков. — На следующем разъезде дадим ходу в леса. Красота! Опять повоюем…
- Повоюем… — раздумчиво и печально отозвался Окаемов, — сберегите меня, мне сейчас никак нельзя умирать…
- Сбережем… Не сумлевайся, как гутарила моя бабка…
Неужто она проклятая кончилась, война… сколь горя… разору. Тишина. Мир. А мы обратно к Германии едем, ворочаясь в войну…
— Так надо.
- Да я не попрекаю и все понимаю. Мы благословлены Илием и клятву особую в себе несем, будем воевать до победы России.
- Так надо… — опять устало, но твердо проговорил Окаемов.
Они высыпали из остановившегося вагона и скрылись в молодом березняке. Одуряюще пахла трава, листочки нежно шелестели над головами, лопотали о любви и добре.
Шли через леса по всем правилам разведки, с дозором впереди и прикрытием сзади. Огибали деревни, таились от работающих в поле людей, добывали пропитание где придется. Мошняков ловко изготовил всем новые документы, на случай внезапной проверки, а уж от специально посланных придется уходить…
К монастырю добрались на пятый день и сразу поняли, что их там ждут. На ограде колокольни увидели обрывок бечевы — условный знак, что в монастыре чужие люди. Мошняков несколько часов с дерева наблюдал за монастырем в немецкий бинокль, к вечеру слез, озадаченно крякнув:
- Кгм! Там не лопухи, все идет по нашему распорядку, даже посты охраны. Все изучили… Что будем делать?
— Ждать неподалеку Быкова и Николу.
— Да они, может быть, через неделю заявятся, с голоду як загнемся… Вот что! Айда к Надежде в деревню, у ней картохи хоть разживемся. А рядом брошенный дом… Но вдруг и там их посты?
- Все может быть, — Окаемов устало откинулся на траве. — А вот на предмет изыскания картошки — идея хорошая. Жить будем в лесу, оставим здесь сменные посты. наши не должны сразу сунуться в монастырь. Я велел им сначала посетить валун, где была пустынька Илия. Там и оставим записку. И все же боюсь за них… Не дай Бог! Их же пытать станут… если возьмут.
