ревность жены, Вадим шел не поднимая головы, но Тамара все равно находила причину для упреков. Однажды, когда Вадим работал у себя, она, распалив воображение, неожиданно нагрянула на Сокол и безумными глазами стала выискивать в комнате какие-то несуществующие улики.
— Что за бредовые подозрения! — возмутился Вадим, полушутя шлепнул жену по заду и выпроводил из комнаты.
У Тамары дело шло к пенсии, она уже танцевала девятнадцатый год и каждый раз, принося афишу на неделю, тревожно пробегала ее взглядом — и если была мало занята, нервно покусывая губы, впадала в оцепенение. А когда в труппу ввели молодых танцовщиц на характерные роли, с ней вообще случилась истерика.
— Это не театр, а банка с гадюками, — бормотала и швыряла на пол посуду.
Как-то Вадим заехал за ней в театр; она вышла встревоженная, с остекленелым взглядом; села в машину, закурила трясущимися руками.
— Что случилось, Том?
— Ничего.
«Ладно, — решил Вадим, — дома расскажет». Но не успели они отъехать, как Тамара резко повернулась.
— Ты все-таки бесчувственный человек. Видишь, я — комок нервов, а ты сидишь спокойно, покуриваешь, слушаешь музыку.
— Но я только что у тебя спрашивал, что случилось, — отпарировал Вадим.
— Как ты спросил? Лишь бы спросить! Как от назойливой мухи отмахнулся. Тебя совершенно не интересует моя работа. Может быть, я последние дни дотанцовываю, навсегда расстанусь с театром, которому отдала всю жизнь, а ты!..
Дома она призналась, что с ней холодно поздоровался главный режиссер. Всегда здоровался приветливо, и вдруг только мрачно кивнул.
— Ну и что? — недоумевал Вадим. — Мало ли какое настроение было у человека.
— Не-ет! — ехидно протянула Тамара. — Вот ты не понимаешь, не улавливаешь нюансов. В театре все построено на нюансах и ничего не бывает просто так… Это означает, что моей карьере конец.
Она обхватила лицо руками и беззвучно задергалась.
На два-три дня она лишилась аппетита и сна, а потом режиссер поздоровался с ней приветливо, и дома она, как девчонка, прыгала от счастья… Впечатлительная, ранимая, Тамара все близко принимала к сердцу, во всем видела скрытый смысл; ее настроение постоянно менялось: то безудержная веселость, то глубоко угнетенное состояние, жестокая хандра. В театре она сдерживалась, а дома расходилась: либо вымещала на муже гнев, либо старалась заразить его радостью. Эти встряски изо дня в день разъедали их отношения. В Вадиме зрел протест. Все чаще он задерживался на Соколе. Случалось, даже забывал об Илье, с которым его связывала чистая дружба. Как-то подросток проговорил с обидой в голосе:
— Вы хотели мне вчера помочь оформить стенгазету.
— Прости, Илюша, заработался… Не успеваю в срок.
Вадим сам чувствовал жалкую лживость своих слов. «Что было вчера?». Он вспомнил, что накануне Тамара устроила сцену из-за того, что он в очередной раз задержался на Соколе, и ему не хотелось идти домой; он позвонил приятелю, с которым давно не виделся, они встретились, выпили, и он приехал домой в полночь.
Теперь неуравновешенность Тамары проявлялась во всем. Она стала уделять повышенное внимание своей внешности: то и дело меняла одежду, покупала новую косметику и даже хотела перекраситься в блондинку. В компаниях стоило только Вадиму поговорить или, чего доброго, потанцевать с другой женщиной, как Тамара отзывала его в сторону.
— У меня что-то разболелась голова, пойдем отсюда.
Дома она отчитывала супруга за «позорное, бесстыдное поведение», за «вопиющее невнимание к ней». Иногда Вадим рассуждал: «Все в ней прекрасно, но была бы помоложе — не появились бы возрастные комплексы… Хотя, тогда это была бы уже не она… Может, она и интересна тем, что жизнь наложила на нее след».
Издерганная Тамара теперь ежедневно пила разные настойки: сердечные, желудочные, снотворные. Вадим еще шутил:
— От всех болезней, Том, вылечивает чай с коньяком и любовь. Налей-ка нам по рюмке коньяка.
Но головные боли у Тамары усиливались, по ночам Вадим просыпался от всхлипываний.
— Ты бесчувственный эгоист. И не дорожишь мною. Я не могу уснуть, наглоталась таблеток и все без толку, а он знай себе спит. Поговорил хотя бы со мной.
— Это ты эгоистка! — откликался Вадим спросонья. — Только и думаешь о себе. Если я не высплюсь, у меня весь день улетит в трубу. Я ведь работаю головой, а не как ты — ногами. Ты уже сто раз танцевала свои партии и можешь их станцевать как заводная кукла, а мне-то надо соображать, придумывать…
Их конфликт развивался наплывами: то бывали минуты общности, полной духовной близости с бурными приливами любви, то наступали моменты разобщенности и раздражения. Между ними еще не было затяжного отчуждения, но с каждой размолвкой все больше накапливался ядовитый осадок, который в конце концов достиг критической массы, и тогда произошел взрыв.
Однажды зимой Вадим проснулся оттого что, хлопнула входная дверь. Обошел квартиру — жены нигде не было; на кухне под портретом умершего отца Тамары лежала записка: «Папа! Я иду к тебе!». Спешно одевшись, Вадим обежал двор, потом завел машину и объехал окрестные улицы, а когда снова подкатил к дому, увидел ее у подъезда. Она стояла на ступенях в одном платье и отрешенно смотрела в ночное небо.
— В чем дело, Том? — Вадим схватил ее за локоть.
— Хотела броситься под машину, но испугалась… Представила, что меня уже не будет в театре… Хотела и тебя избавить от себя… Тебе нужна другая женщина… Не такая больная… А сейчас думаю — устроюсь преподавать в училище… Да и как Илюша без меня…
Спустя некоторое время история повторилась; Вадим опять разыскивал ее, гонял ночью по соседним улицам и вдруг увидел — она сидит в «Эрмитаже» на скамье, курит и наблюдает за ним. Вадим чуть не задохнулся от гнева:
— Не такая уж ты чокнутая, Том! Ты утонченная садистка, тебе приятно издеваться надо мной!
— А ты мерзкий тип, — Тамара метнула на мужа злой взгляд. — Только и знаешь подавлять и унижать меня как личность. Тебе все позволительно, а мне ничего. Себе все прощаешь… Уж лучше жить с тем, из миманса. Пусть глупый, пьяница, но только и думал обо мне, заботился, а ты весь в себе. Ненавижу тебя!
— Прекрасно! — Вадима передернуло от злости. — Я сейчас уеду. Нам в самом деле стоит отдохнуть друг от друга.
Он сел в машину и только стал отъезжать, как раздался исступленный крик:
— Вернись!
Тамара подбежала к машине, вцепилась в дверь, в ее глазах была паника.
— Прости! Не бросай меня. Я не могу без тебя! Не знаю, что со мной творится. Мне все кажется, что тебе нужна другая, молодая женщина. А я уже свое отжила…
— Ты все выдумываешь, — махнул рукой Вадим. — Разве я давал повод так думать?
— …Пусть я со странностями, но я люблю тебя! — Тамару всю трясло от напора чувств. — Я так благодарна тебе за любовь, за радость общения… Не представляю свою жизнь без тебя…
У Вадима закружилась голова, он почувствовал себя на высокой неустойчивой вышке в каком-то безумном мире.
Дома Тамара пыталась оправдаться:
— …Я сама всего добилась и привыкла рассчитывать только на себя. Поэтому моя душа немного огрубела, я стала резковатой… А эти тихие, ласковые женщины. За них все делали, им не надо было бороться за работу, за быт. Конечно, чистеньких любить легко — не замараешься…
На следующий день Тамара как будто успокоилась, но в ее глазах снова появился воинственный блеск.
— Все-таки ты вполне мог бы работать в штате, — заявила мужу. — Имел бы твердый оклад, а по
