знять я уж не могу, а только давлю крепче… (Тут Дрок сдавил руки Вени, как клешнями, и нижняя челюсть у него задрожала.) И так я минуты три стоял, и корова стояла… «Почему же она стоит? — так я себе думаю. — Потому не иначе, что вошла она в понятие, и мне она стала покорная… Ведь я же работаю, разве она не видит? Ведь я же всю эту землю расковырял на ее почти глазах, а она корова уж немолодая…» — «Ты ж понимаешь, тварь ты?!.» Вот так ее за роги трясу (он показал и это на руках Вени). Она стоит вкопанно… И до того мне была тогда радость… Вот, думаю, стою, и Петр Великий также… сына родного убил!.. За что же он его убил? «Я город на болотной местности строю, а ты моей смерти только ждешь, чтобы всю мою работу к свиньям!..» Я извиняюсь. «Так я ж тебя уддушу, сволочь ты этакая!.. Потому что ты мой кровный сын, и должен ты меня пуще всех чужих слушать: я тебе отец, а не что!.. А ты против свово отца идешь, ты его смерти ждешь, так вот же тебе смерть за это!..» Правильно!.. И я бы так само сделал… И вот тут думка моя на вас… (Он отпустил, наконец, руки Вени.) Говорил же, думаю, мне человек этот как-то: «Подчиняться надо, а что из того выйдет, потом уж смотреть!..» А я осерчал тогда на вас, извиняйте… Вот корова моя мне подчинилась, и большой шкоды она мне не сделала, и она послушная в моих руках… Може, думаю, она поняла своего хозяина, что нельзя ему вред приносить… «Тебе сейчас есть что кушать, а зимой из этой пшеницы отруби тебе будут, а год плохой будет, и солому пожрешь, все ж таки ты жива будешь, а вот пущу я тебя зимой на снег, ты и сдохнешь…» И так я, за роги взявши, минут, должно, не три, а десять стоял… Я об своем думаю, она, животная, об своем, и только ноздрями дышит… А только вижу я так, стали мы оба с нею согласные… «Ну, говорю, теперь иди, и бить тебя не стану…» Она два шага прошла, головой поболтала и опять себе траву щипать, а я за цапку… А довольный я от этого утра вот до чего! (Он опять чиркнул по шее.) Ну, с тем до свиданья!..
И Дрок снова протянул Вене желтую ладонь.
Ванька пас корову и насмотрел в канаве среди давнего мусора что-то позеленевшее, медное.
Ковырнул ногой, — оказалась небольшая граната.
В апреле восемнадцатого года штук двадцать таких гранат было послано с советского истребителя в город, занятый тогда отрядом контрреволюционных повстанцев — татар, и этого было достаточно, чтобы отряд кинулся в беспорядке в горы.
Граната, найденная Ванькой, должно быть, была кем-то потеряна, и никто не заметил ее целых десять лет. Таинственная, прильнула она теперь к рукам Ваньки, и он зажал ее крепко, по-воровски оглядевшись кругом.
Тут же в канаве он обтер с нее приставшую землю, потом куском кирпича старательно очищал с нее зелень, пока не заблестела, как новенькая. Теперь она стала похожа на большой ружейный патрон, и только теперь догадался Ванька, что именно он нашел.
Когда подошли к нему двое других пастушат, ребятишки счетовода Штукаренки, он сказал им важно, показав гранату:
— Это, вы думаете, что, а?.. Это, брат, такое, что стреляет!
И Ванька поднял гранату, как револьвер, и прищурил глаз. Штукарята отбежали с визгом. И так пугал их Ванька несколько раз, пока не надоело. Потом положил гранату на землю и стал швырять в нее камнями.
— Сейчас выстрелит! — предупреждал он Штукарят торжественно.
Нацеливался, иногда попадал и даже сбрасывал ее с места камнями, и она откатывалась, поблескивая начищенными пятнами, но не стреляла.
Даже и Штукарята осмелели. Одного из них звали Олег, другого Игорь, оба они страдали полипами и держали рты, как голодные галчата. Старший, Олег, счел даже своим долгом осмелеть гораздо больше, чем брат.
Он подошел к самой гранате, подбросил ее ногой, отбежал и засмеялся игриво:
— Вот это так стрельнула!
Ванька в досаде на это крикнул запальчиво:
— Не трожь!.. По морде получишь!
Однако граната стрелять не хотела, — это была обидная правда. И разыскав в той же канаве среди мусора толстый гвоздь и зажав в руке камень-голыш, Ванька взялся за свою находку насупленный и сердитый.
У Штукарят тоже была корова и телка, как и у Ваньки, и теперь четверо четвероногих, дружелюбно обнюхавшись и закинув на спину хвосты, разноцветно мелькая между кустами, бодро уходили от своих пастухов, склонившихся над своенравным медным цилиндром.
Очень много было солнца, и застоялся около воздух до большой густоты. В стороне от ребят домик с двумя старыми кипарисами явно спал, разомлев; синие тени от кипарисов на белой стене тоже спали; смолою пахло удушливо…
Ванька сидел, вытянув ноги и между ног положив гранату, по которой то здесь, то там с размаху рассерженно бил камнем. Надорванный козырек его кепки болтался отчаянно, так что Олег, сидевший на корточках около, следил за этим козырьком, разинув рот, а Игорь стоял на коленях и очень внимательно смотрел на медную штуку, дыша с прищелками и сипом.
Камень, которым орудовал Ванька, был тонкий, и разбился, наконец, надвое, а медная штука только непобедимо поблескивала.
Игорь решил презрительно:
— Она не будет стрелять! — и поднялся с колен.
Но Ванька тут же скомандовал ему:
— Поди камень-дикарь найди, какой побольше!.. Ступай, тебе говорят!..
И ворчал ему вслед:
— Тоже знает один такой: «Не бу-дет»!..
А когда Олег хотел взять в руки гранату, Ванька ревниво толкнул его в бок:
— Не трожь! — и глаза сделались разбойничьи.
Тоненький девятилетний Олег только наполовину закрыл рот, но обида Ваньки была ему понятна, а Игорь уже тащил преданно порядочный кусок серого гранита.
— Ага!.. Есть такое дело! — важно сказал Ванька, принимая камень. — Вот теперь она у нас стрельнет!
Он поковырял гвоздем в одном замеченном им месте, — оказалась забитая сухой землей впадина. Сюда вставил он кончик гвоздя, подмигнул обоим Штукарятам, плюнул на камень, точно колдовал, плотно установил в земле снаряд «на попа», еще раз примерил гвоздь, еще раз подмигнул весело и ударил по гвоздю изо всей силы.
Десять лет дожидавшийся такого именно случая маленький снаряд оглушительно разорвался.
Игорь был убит наповал: осколок попал ему в любопытно раскрытый рот и развалил череп. Олегу раздробило ногу. Ванька же отделался дешевле: ему только оторвало прочь левое ухо и сорвало небольшой клок кожи с головы.
Первой обратила на это внимание пестрая корова Штукаренки. Она присмотрелась издали к лежащим ребятам и замычала протяжно. Потом из того сонного домика с двумя кипарисами неторопливо вышел старичок, сделал из обеих рук козырек над глазами и долго глядел, почему так странно лежат и как будто стонут даже после какого-то грома трое ребятишек?
В больнице койки их были рядом: Ваньки с забинтованной головой и Олега, которому в лубок заделали ногу. Жена счетовода Штукаренки тоже лежала в женской палате, самому же счетоводу было не до больницы: предстояла ревизия отчетности в Горпо.
Босоногий Дрок сидел на табурете около койки своего старшего и глядел на его обмотанную голову остолбенело.
Сжимая на обеих ногах одни только далеко от других отставленные большие пальцы (он мог это делать), Дрок говорил придушенным голосом:
— Ты оказался всему этому делу зачинщик, и вот бог тебя перед неповинными спас… Они же молодше тебя и должны быть тебя глупее, а наказаны они дужче… И даже так (и тут он совсем понизил голос), что одного и на свете уж нет больше… Ты об этом что-нибудь думаешь дурацкой своей башкой? Думаешь или же нет?
