Верона робко подошла к нему и заглянула через плечо.
Это был портрет Пэтси, дочки привратника, живущего на первом этаже. Девятилетняя девочка с удивительно светло-голубыми глазами и дикими джунглями кудряшек, словно вырезанными из черного дерева. У нее было обаяние эльфа – грязного и озорного. Стефан схватил всю ее проказливость и красоту, взявшихся бог весть откуда. Отец девочки был пьяницей, а ирландка мать – неряхой. Но портрет был просто потрясающ. Верона забыла вдруг все свои печали. Все, что в ней было от художницы, вдруг заговорило острым предчувствием.
– О, Стефан, просто восхитительно. Это будет лучшая вещь на твоей выставке.
Стефан не обернулся к ней, чтобы ответить, но девушка видела, как он слегка приподнял плечо, макнул кисть в бутыль с пиненом, вытер ее о тряпочку и, сделав шаг назад, наскочил на Верону.
Стефан извинился, все еще не глядя на нее и не отрываясь от портрета.
Сердце Вероны вдруг сильно застучало, бледные щеки порозовели и она возмущенно заговорила:
– Нельзя ли зажечь огонь, здесь ледяной холод. Я замерзла.
Стефан обернулся и посмотрел на нее. А потом, поклонившись, с преувеличенной вежливостью ответил:
– Прошу прощения, но я не чувствую холода. Но если вам угодно, я сейчас же затоплю.
Он снял очки, порылся в кармане и вытащил две банкноты в полкроны и одну десятишиллинговую. Затем чертыхнулся себе под нос.
Верона сразу же нашла свою сумочку и выудила шиллинг.
– У меня есть один, Стефан.
Он взял деньги и затем сунул ей полкроны.
Верона пыталась вернуть монету.
– Не беспокойся, пожалуйста, мне не нужна сдача.
Стефан отказался взять у нее монету и положил шиллинг в счетчик.
– Возьми шиллинг и шестипенсовик и отдай беднякам, когда пойдешь в воскресенье в церковь, – иронически проговорил он, поднося спичку и зажигая газовый камин, который тут же шумно зашипел.
– Боюсь, что я сегодня не слишком гостеприимен. – добавил он. – Скоро я поставлю чайник. А вот перекусить у меня нечего. Ты не возражаешь?
Верона закусила губу и скривилась, словно собиралась заплакать. Она проговорила;
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь о церкви?
Стефан сунул руки в карманы и угрюмо посмотрел на нее.
– Я полагаю, ты теперь будешь регулярно посещать церковь, раз уж ты решила порвать все связи с языческим миром искусства и стать высоко респектабельной женой офицера Его Величества.
Верона глотнула воздух.
– Ты недоволен, Стефан?
– Несомненно. Не могу сказать, что я от этого в восторге.
– И все-таки, почему мир искусства должен быть языческим? Разве нет художников, которые посещают церковь?
Стефан рассмеялся, но смех его был горьким.
– Деточка, не надо анализировать. Я не собираюсь вступать с тобой в дебаты на тему:
«Должен художник ходить в церковь или нет?»
– Нет, ты просто хочешь нагрубить, – ответила девушка.
– Извини, – кратко проговорил он.
Верона боролась с желанием заплакать. Она не знала, что Стефан мог быть таким недобрым. И все же, пока ее наполненные слезами глаза с упреком смотрели сквозь длинные шелковистые ресницы, она вдруг заметила, какой болезненный вид был у Стефана.
Стефан Бест никогда не был красивым в общепринятом смысле. Слишком худой и угловатый, с крупным носом и большим, сардонически скривленным ртом. Только светло-карие глаза его были примечательны – необычайно большие и блестящие. Казалось, что они обладают почти устрашающей силой проникать вглубь людей и вещей.
Увидев, как сильно изменился Стефан, Верона смягчилась. Ей пришло в голову, что он болен, потому что несчастен. Удар от новости, которую она ему вчера вечером сообщила, оказался сильнее, чем она предполагала.
Верона стояла, глядя на него сквозь туман слез, и чувствовала себя чуть-чуть испуганной.
– Ой, Стефан, – проговорила она вдруг с дрожью. – Ты очень зол на меня?
Он стиснул зубы, затем нелепо улыбнулся.
– Что за глупый вопрос, Верона? Почему я должен быть зол. Разве кто-нибудь злится на извержение вулкана или приливную волну, или торнадо? Зол – это не то слово. Нет, я не зол на тебя, я просто глубоко потрясен, вот и все.
Девушка покраснела до корней волос и испуганно глянула на него.
