Она уже закончила одеваться, подошла к гардеробу и вытащила меховой жакет – подарок к свадьбе. Верона довольно часто носила его в холодные зимы на Востоке, но хорошо следила за ним, и жакет все еще не потускнел и выглядел вполне прилично. Верона надела его и устало улыбнулась матери.
– Ты слишком беспокоишься обо мне, мама. Ничего со мной не случится. От простуды я не умру. В Египте тоже было не очень тепло, когда я уезжала оттуда. Когда начинает дуть ветер с пустыни, там очень холодно.
– Ну, хорошо, милая, береги себя. Ты вернешься к ужину?
– Если меня не уговорят остаться, тогда вернусь. Если задержусь, я позвоню вам.
В доме раздался звонок.
– Наверное, это твоя машина, – сказала миссис Лэнг. – Я крикну папе, что ты уже готова.
Верона отключила электрический обогреватель. Она скрывала от родителей, что сильно страдала от холода, не хотела их волновать. Если она иногда и вспоминала Египет, то только его солнце, больше ничего. Ей было очень хорошо у себя в комнате, почему – она и сама не знала. В красивой бело-голубой комнате, ни чуточки не изменившейся с тех пор, как она покинула ее. Ее родной дом. Лежа в кровати, имея уйму свободного времени, Верона перечитала все свои старые книги. Книги, любить которые научил ее Стефан. Сочинения Остин, Теккерея, Моргана и Спакенброук – любимые ими обоими. Чтение этих книг, так тесно связанных с теми временами, когда они со Стефаном любили друг друга, прослушивание старых пластинок на ее маленьком проигрывателе в углу, иногда вызывали у нее чувство глубокой ностальгии. Это было слишком острым напоминанием о том, что она потеряла. Иногда Верона против воли горько плакала – и запирала дверь на ключ, чтобы ненароком не вошла ее мать и не стала задавать ей вопросы.
И все же здесь она была по-своему счастлива – душа еще была неспокойна, но такого смятения, как в Фэйде не было. Прежняя жизнь казалась ей кошмаром. Читая жизнерадостные письма Форбса, в которых он сообщал о последних сплетнях, касающихся их общих друзей в Фэйде или жизни гарнизона, Верона испытывала невыразимое облегчение от того, что была далека от всего этого. Она не выносила такую жизнь. Она ни за что к ней не вернется. Впрочем, Египет больше не грозил ей. Но впереди предстояла точно такая же жизнь в армейском окружении, в Германии, с тем же Форбсом. Вероне приходилось делать над собой огромное усилие, чтобы писать мужу доброжелательные письма.
Только в письмах своему верному другу Доку Верона могла раскрыть свое настоящее «я». Но его ответы разочаровывали ее. Док не самым лучшим образом выражал свои мысли на бумаге. Казалось, ему гораздо труднее дать ей мудрый и полезный совет в письме, чем устно. Но раза два Колдер коснулся ее будущего с Форбсом.
«Ради Бога, дитя мое, забудьте прошлое и перестаньте предаваться унынию. В этой жизни надо смотреть вперед. Попытки вернуться назад обречены на неудачу, Форбс скучает по вас. Я это прекрасно вижу. Устройте ему хорошую встречу, когда он вернется домой, иначе я устрою вам хорошую взбучку…»
Милый доктор… дорогой Стефан, который спас ей жизнь! Но для чего он спас ее? – задавала себе мрачный вопрос Верона. Она, как и ее мать, и семейный врач, надеялась на то, что когда ее физическое здоровье восстановится, пройдет и депрессия. Но Верона начинала терять эту надежду.
Никто в целом свете не знал, как часто она думала о Стефане, как мечтала увидеть его. Но не решалась, считая такой поступок безрассудным и опасным. То и дело ее взгляд останавливался на небольшом квадратном пятне на стене в том месте, где когда-то висела ее любимая картина маслом, изображающая гавань Дьеппа. Картина все еще у Стефана. У него же остался и портрет Вероны, который он подарил ей на свадьбу. Вот портрет она не хотела бы видеть снова. Но картина с видом Дьеппа принадлежала ей и Верона страстно захотела вернуть ее. Она вынашивала мысль о том, чтобы написать Стефану Бесту и попросить прислать ей картину.
Об этом Верона говорила с Эвелин Тернер – теперь Эвелиной Севанич. Эви рассказала ей, каких грандиозных успехов добился Стефан: всегда при выгодных заказах; описала его прекрасную мастерскую в Челси; уверила ее в том, что он остался прежним щедрым Стефаном, любимым всеми старыми друзьями, жаль только, что теперь его редко видят. Вечно он «troccupe» [3], как выразилась Эвелин с легким смешком. Верона сразу догадалась, что речь идет о «той женщине», о которой ей написала Маргарет Шо. Эвелин, естественно, не стала распространяться на эту тему, а Верона не спрашивала…
Но она поймала себя на том, что ей интересно, кто эта женщина, какая она, и счастлив ли с ней Стефан?
Верона отдавала себе отчет в том, что в доме таких общих друзей, как Тернеры, она вполне может столкнуться со Стефаном, хотя вероятность этого невелика. А если они даже и встретятся там – так что ж? Они улыбнутся друг другу и поговорят как чужие. На этом все и кончится.
Верона поцеловала мать на прощание. Шофер укутал ее ноги в плед и автомобиль тронулся. Боже, какой сильный дождь! Скоро туман окончательно рассеется. Забившись в уголок, она дрожала всем телом, поглядывая в окно на мокрый грязный тротуар и блестящий гудрон дороги, на сверкающие под фарами автомобиля струи дождя. Она снова в Лондоне – таком привычном ей Лондоне – таком далеком от сухих прохладных звездных ночей на Большом Горьком озере.
Верона подумала, что поделывает сейчас Форбс? Потом вспомнила, что его уже нет в Фэйде, что он направляется домой. Сидит сейчас в каком-нибудь прокуренном, продуваемом сквозняком салоне, в котором время от времени громкоговоритель выдает команды и распоряжения начальства.
С содроганием Верона вспомнила свое собственное путешествие и обратный путь в каюте, в которой было еще пять пассажирок, сильную качку в Бискайском заливе. Только одна из ее попутчиц, старше ее по возрасту, казалось, была рада тому, что возвращается домой. Остальные офицерские жены помоложе, с сожалением покидали Египет. Они обожали армейскую жизнь и, по их словам, «никогда так чудесно не проводили время».
Верона думала: «Стефан был прав – правы и те, кто предупреждал меня, что я возненавижу эту жизнь. Но я надеялась, что все будет хорошо и что я буду счастлива с Форбсом».
А еще она надеялась выбросить из своей головы воспоминания о Стефане Бесте. В этом и была ее самая роковая ошибка.
Верону охватил приступ ностальгии – перехватило горло, когда машина проезжала мимо поворота к старому дому, где когда-то жил Стефан. Она почувствовала безумное желание выскочить из машины, взбежать по знакомым ступеням, позвонить в дверь и броситься в его объятия прямо там, у него в мастерской, как это происходило сотни раз.
