Этим ответом Квота дал ей понять – и довольно откровенно, – что предпочитает не раскрывать свои карты. А может, и фамилия-то его совсем не Квота?
– Вы мне так и не сказали, как ваше имя… – заметила она однажды.
– Зовите как хотите, – ответил он.
– То есть как это? – возмутилась Флоранс.
Он улыбнулся:
– Не все ли вам равно, зовут меня Эзеб или Бонифас?
– Откуда вы? – резко спросила она. – Ведь вы не американец по происхождению.
– Да, вы правы.
– Я никак не могу понять, какой у вас акцент… То ли славянский, то ли итальянский…
– Неплохо, – похвалил он.
– А значит, вы из Восточной Европы?
– Почему оттуда? Вовсе нет, – удивленно протянул он.
Более точного ответа ей не удалось добиться. Но дружеская ирония, какую он противопоставлял ее расспросам, в общем-то, ее успокоила: будь у него сомнительное или преступное прошлое, он бы держался иначе, старался замести следы и не стал бы признаваться в заведомой лжи, а тем более почти щеголять этим.
Поэтому, по правде говоря, тайна, которой окружал себя Квота, скорее раздражала Флоранс, чем беспокоила. Она даже льстила себя надеждой, что ей понятны причины, побуждавшие его так вести себя, и в какой-то степени даже оправдывала его: взявшись за смелый эксперимент, который в случае провала мог окончиться скандалом, Квота мудро рассудил, что нужно оставить себе возможность исчезнуть, так же как он появился, то есть инкогнито.
Однако подобная предосторожность явно свидетельствовала о том, что Квота вел рискованную игру, и это поначалу поколебало доверие к нему Флоранс. Но ненадолго: предельная откровенность, чуть ли не цинизм Квоты, его искренность, почти граничащая с резкостью, не давали права на мелочную подозрительность, на обидное недоверие; в конце концов грандиозная затея стоила риска. И если уж говорить начистоту, то Флоранс не могла устоять перед притягательной силой, заключавшейся в этой смеси таинственности и прямоты. Он владел искусством довести любую мысль до сухой и как бы отмытой четкости чертежа, и, хотя Флоранс сама себе в этом не признавалась, это его свойство и смущало и покоряло ее.
Как-то он вошел к ней в кабинет и с первого слова сказал:
– Идемте со мной.
Они шли медленно, бок о бок.
– Я должен вас научить по-новому смотреть на толпу, – сказал Квота. – Как вы ее видите?
– Когда как, – ответила Флоранс. – Если не вглядываться, то передо мной безликая масса. Но если обращать внимание на лица, то сразу замечаешь в каждом что-то свое, все люди очень разные…
– Плохо, – сказал Квота, – очень плохо. Срочно меняйте подход. Лицо человека, каждого человека в отдельности нам бесполезно. И наоборот, наше внимание должна привлекать толпа, которую надо уметь характеризовать. Вернее, классифицировать.
– Не понимаю, – призналась Флоранс.
– Я говорю, естественно, с точки зрения коммерции: ведь это единственная, годная для нас точка зрения, единственная, которая должна нас интересовать. Любой другой подход – это уже сантименты, так как неопределенность вредна. Запомните изречение непонятого писателя Конан Дойля: «Отдельные индивидуумы могут оставаться неразрешимыми ребусами, взятые в массе, они обретают определенность математических величин». Таков первый урок.
– Кому? Мне?
– Любому, кто намерен серьезно заниматься серьезными вещами. Математические величины – вот под каким углом вы должны отныне приучить себя видеть ваших соотечественников, и никак иначе. А что такое математическая величина? Это уже второй урок.
Они сделали несколько шагов молча, потом Квота снова заговорил:
– Кстати, нравы Тагуальпы значительно облегчают эту задачу. Вам сказочно повезло, ведь у вас в стране существует десять резко разграниченных классов. Это избавит вас от излишнего труда. Во многих государствах в этом смысле царит мерзейший беспорядок. Я сам видел, как во Франции, в Италии и даже в Англии богатые и бедные живут в одном и том же квартале, а иногда даже в одном и том же доме! Это усложняет дело. У вас же все по-иному. Возьмите, к примеру, три низших класса: неимущие, очень бедные и просто бедные. Известно, где они живут, где их искать. И однако, просто поразительно, что с ними делают, что делают с ними такие люди, как ваш дядя, как Спитерос, вернее, чего они с ними не делают! И впрямь невероятно!
Последние слова Квота произнес осуждающим тоном, и в голосе его одновременно послышались и насмешка, и презрение, и гнев.
– О, конечно, – продолжал он, – знаю, знаю, что мне возразят: мол, эта толпа неграмотных оборванцев нужна только для того, чтобы в случае необходимости черпать в ней запуганную, послушную дешевую рабочую силу; благодаря ей можно не повышать заработную плату, а следовательно, не понижать прибылей. Постоянное наличие армии безработных – лучший регулятор биржи труда. Вполне разумно. Однако забывают при этом, что безработные еще и лучшая армия в случае общественных беспорядков. А главное – забывают другое: предприниматели лишают себя огромной клиентуры, так как безработные не имеют покупательной способности. Логика тупиц! Ваши предприниматели отстали в своих воззрениях лет на полтораста!
Флоранс слушала Квоту с чувством огромного удовольствия. Этот человек высказывал вслух то, о чем
