принимая от нее стакан, сказать не то, что он думал:
— Приходилось иногда слышать в дороге, что, может быть, он будет лучше Иванова.
— А чем же был плох Иванов, — что эти болваны вам говорили? — совсем уже грозно посмотрела на него она.
Хлебнув было прямо из стакана и чуть не обварив язык, Ливенцев не сразу ответил:
— Все обвинения их сводились только к тому, что Иванов будто бы предлагал стоять на месте.
— А как же иначе? Наступать, как тут под шумок готовится сделать Брусилов? Мы наступать не можем! — решительно заявила подполковница и посмотрела при этом на своего мужа откровенно-яростно, точно он тоже был сторонником наступления, чего и предположить по всему его виду было никак нельзя.
Ливенцев понял подполковницу, как хозяйственную женщину, устроившую себе тут, на Волыни, в деревне Дидичи, вполне сносный «домашний очаг», а к таким «очагам» женщины привыкают, как кошки, и поди-ка попробуй выкинь ее из привычного уклада жизни в рискованное неведомое, — глаза выдерет.
Так думая, Ливенцев заговорил, однако, о другом:
— Что вы — героическая женщина, это для меня несомненно. Женщины в тылу обыкновенно держатся назубок заученного ими правила: наплюй на все и береги свое здоровье. А вы вот — на фронте, куда вам не так легко и просто было попасть, я полагаю. Каждый день вы под обстрелом, и если бы к вам отнеслись, как к царю, который пробыл два часа на линии фронта и получил за это от генерала Иванова георгиевский крест, то и вам могли бы дать, в пример другим, хотя бы медаль на георгиевской ленте.
— Ей и должны будут дать, должны, непременно! — поспешно и тараща глаза из прихотливых складок коричневых мешков, постарался поддержать его Капитанов.
Однако подполковница в бешмете презрительно фыркнула на мужа:
— Ме-даль! Поду-маешь!
Ливенцев увидел, что он дал промах: она, не желавшая наступать, считала несомненным, что ее объемистый бюст будет украшен белым крестом, а не какою-то тривиальной медалью. Но он промолчал, а батальонный совершенно излишне, теребя вышитую салфетку и глядя при этом куда-то под стол, бормотнул:
— Что ж, я ведь никакой глупости не говорю…
Очевидно, у него уже была неискоренимая привычка говорить так в присутствии жены.
— Неприятельские окопы далеко ли отсюда? — спросил Ливенцев, чтобы затушевать неловкость.
— От наших окопов только пятьсот шагов, — ответила на это подполковница вполне по-деловому, как на вполне деловой вопрос.
— Пять-сот ша-гов? — удивился Обидин и даже на Ливенцева посмотрел, — не шутка ли это.
Ливенцев сказал спокойно:
— Расстояние приличное. Давно уж оно не нарушалось?
Вместо прямого ответа на вопрос, обращенный к лысому Капитанову, ответ получился косвенный от его супруги:
— В том-то и дело, что против нас сидят не такие уж отпетые дураки! Они нас не очень беспокоят, и мы их тоже.
— Значит, полная взаимность. Но перестрелка все-таки ежедневная? — спросил Ливенцев теперь уже подполковницу, и та ответила, наливая ему новый стакан чаю:
— Разумеется, а как же иначе!
Тут же после чаю она распорядилась, чтобы денщик — по фамилии Коханчик, белобрысый, молодой еще малый торопливых движений, развел новых ротных командиров по их ротам.
— Как же все-таки без разрешения командира полка… — попробовал было заикнуться батальонный, но она так крикнула на него: «Не твое дело!», что он тут же умолк.
Зато чуть только из уютного блиндажа Ливенцев вышел в ночь и грязь, он сказал Обидину:
— Конечно, мы сейчас должны идти к командиру полка.
— Как сейчас? Ночью? — возразил Обидин.
— Ночью только и ходить в таких гиблых местах.
— А почему же не в свои роты?
— В какие «свои»? От кого вы их получили?
И Коханчику, который остановился в нескольких шагах от блиндажа, Ливенцев приказал:
— Веди-ка нас, братец, к командиру полка.
Однако он тут же увидел, что не на того напал. Коханчик, еле различимый в темноте, отозвался на это твердо:
— Велено развести господ офицеров по ротам: кого в девятую, так это сюдою иттить, а кого в двенадцатую — тудою.
И он махнул руками в одну сторону и в другую, находясь в понятном затруднении, с которой именно начать.
— Ни «тудою», ни «сюдою» нам не надо, братец, — досадливо сказал Ливенцев. — Веди в блиндаж командира полка, — вот тебе одно направление.
Но Коханчика переубедить оказалось трудно: прапорщики услышали из темноты:
— Цего я не можу, ваше благородие, бо я обязан сполнять приказание командира батальона.
Ливенцева не столько обидело это, сколько развеселило.
— А кто же у тебя командир батальона? — спросил он не без лукавства и услышал вполне обстоятельный ответ:
— Хотя же, конечно, считается так, что их высокоблагородие подполковник Капитанов, ну, однако, распоряжения идут от их высокоблагородия барыни.
Ливенцев рассмеялся и отпустил Коханчика.
Можно было вполне обойтись и без него: по ходам сообщения двигались в ту и в другую сторону солдаты, и всем им было известно, где находится штаб полка.
По дороге к блиндажу полкового командира Ливенцев узнал, что фамилия его Кюн.
— Как Кюн? Немец, значит?
Это было очень неприятно Ливенцеву, но спокойным голосом солдат-вожатый ответил:
— Точно так, похоже, что они из немцев.
— Может быть, латыш, а не немец, — вздумалось поправить этот ответ Обидину.
Ливенцев вздохнул и буркнул:
— Будем надеяться, что латыш.
Полковник Кюн был еще далеко не стар, — едва ли набралось бы ему пятьдесят лет; вид к концу дня имел не усталый, напротив — будто только что выспался; в светловолосом ежике на вытянутой голове седины совсем не было; человек рослый, молодцеватой выправки, он принял двух новых офицеров, явившихся в его полк, до такой степени наигранно любезно, что у Ливенцева в первую же минуту никаких сомнений не осталось — немец.
— А я вас поджидал, как же, — улыбаясь, радостно, как старший приятель, а совсем не новый начальник, говорил Кюн, когда оба они назвали свои фамилии. — Разумеется, бумаги о назначении приходят все-таки раньше, чем сами назначенные могут добраться, хе-хе! Транспорт, — вот где наша Ахиллесова пята!
— У нас много слабых мест и кроме транспорта, — попробовал вставить Ливенцев.
— О да, о да, разумеется, много! — весь сморщился и даже глаза закрыл Кюн, но ревниво за ним наблюдавший Ливенцев не нашел никакой горечи в этой мимике.
В петлице теплой тужурки Кюна небрежно торчал Владимир с мечами, — тот самый орден, о представлении к которому Ливенцева писали однажды приказ, но не послали.
— Ну что, как там в тылу, откуда вы приехали? — спросил Кюн с явным любопытством.
— В каком именно смысле, господин полковник? — не понял вопроса Ливенцев.
— Ну, разумеется, — настроения в обществе касательно войны в дальнейшем, и тому подобное! — с игривой улыбочкой уточнил Кюн. — «До победного конца» — как Меньшиков в «Новом времени» пишет?
