кожи двенадцать «огурцов» и как ушивать их, чтобы как следует обтянуть резиновые камеры и чтобы было прочно, главное, потому что засидевшиеся за зиму ребята били мяч с большим остервенением.
Футбольных команд сразу образовалось до десятка, и столько же мячей пришлось сшить Лене, зато это уменье его сразу оценили все на рабфаке: оно было явно и бесспорно.
С одним из рабфаковцев, своим однокурсником, очень подружился Леня. Зимою вместе они ходили на лыжах, а на Днепре, на том самом катке, который из года в год и из поколения в поколение устраивали «каменщики», вычерчивали на коньках восьмерки.
Это был веселый малый — Шамов Андрей, сын шахтера Берестовско-Богодуховского рудника, ростом несколько ниже Лени, но неизменно на второй минуте борьбы клавший его на лопатки, участник гражданской войны в Донбассе, хотя был он почти одних лет с Леней, немного старше, стрелявший из винтовки наряду со взрослыми, когда было ему всего четырнадцать лет, а в пятнадцать бывший уже комсомольцем.
Он учился до Октября только в высшем начальном, однако способности к математике были у него лучше, чем у Лени, а память не хуже. Вместе они окончили рабфак и поступили в горный институт, который был в те далекие времена единственным вузом в городе. В горном институте и столкнулись они вплотную с загадкой кокса.
Глава восьмая
Загадка кокса захватила в плен Леню еще в первый год студенчества, когда доступны и понятны стали ему таинственные плезиозавры-заводы. Вытянув кверху тонкие издали трубы, они теперь уже снова задымили кругом, и доменные печи огромного металлургического завода по ночам снова пылали далеко видными огнями.
Леня узнал, что хозяин этих домен — кокс, что от поведения кокса в них зависит их работа, и достаточно было Лене всего один раз побывать на коксохимическом заводе, как он уже восторженно выкрикивал отцу:
— А ты ведь не знал, конечно, что анилиновые краски добываются из каменного угля. И метиленовая синька… Индиго, да, индиго тоже, что тебе в особенности надо знать… И фуксины… И красные, желтые, коричневые краски… Всех цветов краски добываются из угля при коксовании. И духи тоже. И эта еще прелесть — нафталин, от которого моль дохнет… И черный лак. И салицилка, представь себе, тоже. И креозот… Однако и ванилин тоже. И слабительные разных сортов… но и взрывчатые вещества тоже… И жасминное масло, и коричневое масло, и сахарин… И вообще — вообще черт знает чего только не добывают из каменного угля!.. Но главное все-таки — кокс… потому что без кокса не было бы железа.
— Да-а… Вот видишь… А кокс, это что такое? Изо-бретение человеческого ума, — засверкал на него очками Михаил Петрович. — А изобретение — это все равно что искусство… Тер-пе-ние — вот что нужно и для того и для другого. Ты знаешь, что сказал об этом Бюффон? Он сказал так: «Изобретение зависит от терпения». Вот что он сказал. «Надо долго разглядывать предмет со всех сторон, и, наконец, ты почувствуешь толчок, ударяющий тебя в голову: это и есть вдохновение гения…» Вот как сказал Бюффон.
— Зачем же ты свернул на гения, — не понял Леня, — когда каждый день что-нибудь да изобретает обыкновенный какой-нибудь слесарь? Просто нужно ему что-нибудь сделать, чего он никогда раньше не делал и представления не имел, как делать, однако нужно — вот и все. Он и делает, потому что нужно. Придумывает, изобретает и делает, и никакого гения, никакой этой пышности тут нет. Все это чепуха, конечно, насчет гения, хотя она и бюффонова чепуха… О Ньютоне тоже принято говорить, что он открыл закон всемирного тяготения, а Роберт Гук на двадцать лет раньше его и в той же Англии этот самый закон опубликовал… Но кокс, — он, понимаешь ли, шельма: он, прежде всего, не из всякого каменного угля получается, это раз. А бывает так, что если получается, так ни к черту не годится, это тебе два. А почему это происходит, — на этот счет ученые теряются в догадках, хотя уж триста лет, как начали кокс выпаривать… Но ты представляешь, картина-то какая получается. Экзотические леса попали под землю — росли на болотах, потом их замулило, как бревна на Днепре, да, вот именно, совсем как те бревна, какие мы, ребята, вытаскивали штылями и канатами: «А ну, зыбайся!» И зыбались на лодках… Но эти всякие там гигантские папоротники, и хвощи, и какие-нибудь голубые лотосы, и водяные лилии, и прочие, и прочие, и тому подобные — их некому было вытаскивать тогда, и попали они на дно, и затянуло их тиной, засосало, да еще сверху на них ила из рек нанесло. Так или иначе — давление, температура, — словом, образовался из всех этих покойничков каменный уголь, но сохранил он, чернец этот, в себе все, все, что тогда было в растительном мире: все краски, все ароматы, все яды и дурманы, все жиры и все смолы — всё решительно, и вот, пожалуйте, владейте теперь всем этим вы, товарищи Слесаревы, и прочие, и прочие. А? Правда, красиво получается?
— Что же… Ничто в природе не пропадает, значит, — отозвался отец.
Но сын выкрикнул с азартом:
— Какой же там черт не пропадает? Пропадает сколько угодно. Ведь у нас коксохимических заводов мало, а в коксовых заводах весь газ куда идет? В небо? А в этом именно газе и таится всякое индиго и все взрывчатые вещества. И сколько у нас есть угольных пластов, а мы в них угля не добываем; и сколько угодно есть сортов углей, а они совсем не коксуются, не говоря уж об антраците. Что же это, как не явная пропажа? Коксовались бы, пошли бы в работу, на заводы, а пока все это — хлам.
Отец отозвался уклончиво:
— Хлам, он тоже ведь нужен…
Но сын подхватил азартно:
— На что именно? Плиты им топить в кухнях? Плиты можно топить и тем же газом с коксовых заводов, — гораздо проще и дешевле… Нет, вот заставить всякий уголь коксоваться — это другое дело! Может быть, он, черт, не коксуется потому, что еще молод? Тогда нам бы его искусственно состарить ускоренным темпом. Или, наоборот, может быть потому, что очень стар, — тогда мы его омолодить должны. Уголь — это полезнейшая рабочая сила: надо омолодить если, пожалуйте в наш углеврачебный кабинет, мы вам вернем молодость… Вот какие задачи задает кокс. Если бы решить только — э-эх!..
И Леня раза четыре стукнул себя кулаком по лбу, зажмурясь, как всегда жмурился при улыбке, широко раздвигавшей его рот.
Они жили теперь уже не в доме, а в том флигеле, который занимал когда-то садовник, теперь перебравшийся в деревню, где получил надел. Но из окон флигеля тоже был виден Днепр, который под Кичкасом уже собирались обуздать и заставить служить советской индустрии.
Леня смотрел на днепровские волны и шутливо декламировал, переиначивая гейневские стихи:
А Ольга Алексеевна, гремевшая в это время в столовой обеденными тарелками, говорила ему с не покинувшей еще ее беззлобной издевкой:
— Иди-ка лучше загадку борща решай.
Но и решая загадку борща, Леня все-таки продолжал говорить о коксе, больше самому себе вслух, чем отцу, который весьма рассеянно его слушал.
— Во-об-ще нам не хватает коксующихся углей, чтобы, понимаешь, развернуться вовсю, как бы мы хотели… Значит, надо что-то делать? Плохой уголь надо сделать хорошим — только и всего… Вот задача.
