— Странно, — сказала я. — Билет на Шостаковича!
— Загадка. Вот я и решил пойти. Нечасто бываешь в консерватории. Но там меня подстерегали такие нелепости! Я решил, что схожу с ума.
Я спросила, какие нелепости. Лицо его пылало. Я Потрогала лоб — горячий. Опять начинался жар.
— Какие! — сказал он. — Вы еще спрашиваете. Там ведь сам Шостакович был?
— Да, Шостакович.
Он откинулся на диван:
— Меня снова дрожь колотит, и в голове смещенье.
— Я вас укрою, — сказала я.
— Сам Шостакович...
— Вам не понравилось?
— Так Шостакович же умер!
Я укрыла его пледом, а он все дрожал.
— Ты говоришь, Шостакович, — бормотал он, — я помню, ты ходила на Шостаковича, но это было давно. Ты любишь музыку. Ты играла Шопена и Баха, ты могла хорошо играть. Ты многое могла, но ничего не сумела. А Шостакович умер. Но мы с тобой живы, мы-то живы...
И он забылся. Еще посидела немного и собралась домой. Белье, между прочим, так и лежит на кресле. Он его не заметил. Ужасно рассеянный.
Решила учить голландский. Дедушка мне подсказал. Английский и французский многие знают, а вот голландский редкость. Дедушка обещал педагога, а пока смотрела учебник. Голландский язык кажется мне чем-то средним между английским и немецким. Посмотрим. Сейчас уже ночь, и хочется спать.
27 июня. Среда
Аня вчера перед сном устроила сцену. Пришла и расплакалась.
— Ты меня забыла, не любишь меня, совсем со мной не разговариваешь!
Я успокаивала как могла.
— Ты все время уходишь, все время уходишь. Я знаю, ты с Димой встречаешься.
Я, конечно, возражала.
— Поклянись!
Пришлось поклясться. Эта сцена меня расстроила. Почувствовала, что между мной и домашними назревает взрыв. Он был всегда, но условный. Я таила свои мысли, никому не рассказывала, куда уносит меня воображение. Теперь же не только мысли, появилось нечто реальное. Ох, если бы они узнали, что я навещаю взрослого мужчину, забочусь о нем, таскаю белье! В конце концов, ничего дурного не делаю, но разве они поймут? Помню, в конце весны я опаздывала на день рождения к Оле Мещеряковой и заикнулась насчет такси. Как они возмутились! «В твои годы ездить в такси одной!»
Больше всего меня огорчает, что я отталкиваю Аню. С другой стороны, что рассказать? Как все это представить? Ведь я сама пока мало что понимаю. Здесь Аня только бы помешала. Нет, нет, Черная дача моя!
Прекрасная идея меня посетила. Объявила всем, что буду ходить «на этюды». Сослалась на Эмиля Золя. В молодости он брал записную книжку, карандаш и шел в город. Замечал типы людей на улицах, подсматривал сценки и тут же описывал как бы с натуры. Это называлось ходить «на этюды». Этюды Золя пригодились, многие вошли в романы без изменений.
Домашние одобрили мою затею. Дедушка был доволен, а тетя Туся шепнула маме:
— Критика всегда идет на пользу.
Нашла солидную записную книжку, вооружилась ручкой и отправилась на улицу. Домашние провожали меня как в плаванье. На крыльцо высыпали, лица довольные. Еще бы! Маша занялась делом, да еще по своей инициативе. Эх!
Разумеется, я все это придумала, чтобы чаще бывать у Алексея. Коварное создание!
Что-то мешало мне сразу отправиться на Черную дачу. Внутреннее неудобство, стыд, что обманываю своих. Решила хоть какой-то «этюд» сотворить. Отправилась к речке. Денек сегодня пасмурный, довольно прохладный. Дошла до омута, забралась на склонившуюся к воде ветлу и тут записала:
«Омут глубокий, тяжелый. Над ним становишься тоже тяжелой. Хочется камнем упасть вниз. Сорвался лист, сел на воду и застыл. Серый прохладный день».
Вот и весь этюд. Что-то японское. Больше ничего не могла придумать.
По дороге домой зашла к Алексею. Ему лучше. Он сидел за столом и писал.
— Вот решил поработать.
— А что вы пишете?
— Я, Маша, задумал книгу.
— Вы писатель? — удивилась я.
Он усмехнулся, пожал плечами.
— А про что будет книга?
— Пока я знаю только название. «Дни поздней осени». Помните, у Пушкина: «Дни поздней осени бранят обыкновенно...» ?
Еще бы не помнить! Только недавно твердила.
— Про что книга? — Он задумался. — Наверное, про расставанье. Каждому с кем-то приходится расставаться. Я очень люблю Пушкина, поэтому и решил так назвать.
— Наверное, это будет невеселая книга, — сказала я.
— Мне хочется написать хорошую книгу. Гораздо лучше тех, что писал раньше.
— Значит, у вас были книги?
— Да так... Но я не решился бы назвать себя писателем. Писатель — это очень серьезно.
— А нельзя почитать ваши книги? — спросила я.
— Нет, нет. Они недостойны того. Если эта книга получится, буду вслух вам читать понемножку.
Я собралась уходить.
— Огромное спасибо за простыни, Маша. Когда-нибудь отплачу за вашу заботу.
Я, кажется, покраснела.
Итак, он писатель! Я постеснялась спросить, вышли его книги или нет. В конце концов, какое это имеет значение? Если человек пишет, значит, он писатель. Хотя, впрочем... Папин знакомый по фамилии Карабанов целый роман написал и за другой принялся. Всем читает, слушать его ужасно скучно. Значит, Карабанов не писатель. Интересно узнать, как пишет Алексей. Ужасно мне любопытно. Если как Карабанов, я буду разочарована.
Какое все-таки совпадение. «Дни поздней осени»! Строчка, которая меня заворожила. Книга про расставанье. Не может быть, чтобы это вышло плохо. Я почему-то верю в него.
И вот сейчас захотелось увидеть Диму. Совсем о нем позабыла, так нельзя. Разыщу завтра и попрошу почитать стихи.
Спокойной ночи!
28 июня. Четверг
Сегодня «семеро с ложкой» со мной познакомились. Увы, не моя компания. Все глупо так вышло, неловко.
Они плескались в реке, и я оказалась в середине. На меня полетели каскады брызг, я тоже била ладонями по воде.
— Иди к нам, — сказали они.
Сразу на «ты». Я не привыкла, но все же уселась с ними. Никто не собирался со мной знакомиться, просто болтали вместе, дурачились. Среди них две девушки одна с белыми длинными волосами, другая коротко стриженная.
— Где ты живешь? — спросили они.
Я ответила.
— Вечером приходи на омут, будем жечь костер.
