под синей ношей грузно оседает, последняя зима моя седая на небе обнажается ребром. И горько на закат малиновеет, и убывает в золотом дыму, чей рот так сладок в марте, не пойму, чья жизнь таким освобожденьем веет? И снова парк врачует желтый мед, и снова прут березы в монограммах, какие запахи толпятся в рамах, какое солнце в форточку плывет! Как это ново, шею обнажая, ломать сосульку над своим окном и ледяное матовое жало губами переделывать в вино. Как это ново, позабыв невзгоду, увидеть, что сомнений ворожба кончается и девочку Свободу к тебе подводит за руку судьба. I Вечер. Холодно и звонко. Днем растаяло — теперь фарфор. И чугунный сад, и ветки, тонкие, как звон железа, в яркую ледышку неба молча вставили узор. II Остёр и глянцев, как свирель, под крыши катится апрель. Там, как свеча, горит сосулька и звонок капельный брем-брель! Сосулька, ручки растопырив, повисла книзу головой, в ее груди стеклянный бой отстукал трижды по четыре. О, полдень! Царствуй и прости, в тебя полжизни закатилось, прими и окажи ей милость, горячим снегом окрести! Весна, всели надежду в нас, верни нам детскую беспечность и горизонта бесконечность открой для сердца и для глаз! А мы направимся к опушке, там льдина бьется карасем, и небо синей колотушкой колотит тучный чернозем. Какая взгляду панорама! Какое новое житье! И сердце, вставленное в раму, уже стремится из нее. Зеленый луг не то что зелен, он просто только что родился, и солнца жаркий колобок сиянье учит назубок. Как легок день, как воздух вкусен! А новый лес бежит, бежит и машет тонкими руками, бросая небу карамельки липучих листиков своих. Как легок день, как воздух вкусен! Май месяц в радости искусен, прошло уныние зимы, отныне понимаем мы, что смена счастья и невзгоды всего лишь прихоти природы. Новость у нас. Едем на несколько дней в Прибалтику. Это летний подарок дедушки мне и Ане. Конечно, здорово, в другое время я бы плясала от радости, а тут... Домашние, конечно, заметили. Они готовили сюрприз, а я выслушала известие с постной физиономией. До того ли теперь?
Завтра уезжаем в восемь часов на «Латвии». Так неожиданно! С утра, конечно, в Москву. Собираться. Мама хотела сегодня поехать, но я воспротивилась. Наговорила бог знает чего и Таню Патрикееву вновь приплела с английским. Сама побежала к Алексею.
Волновалась ужасно! Как встретит меня? Как держаться? Целовались мы или нет? Помнит ли, о чем говорили? Столько в голове крутилось вопросов, так нервничала, что подгибались колени.
А он встретил меня какой-то рассеянный. Дрожащим голосом сообщила, что уезжаю в Юрмалу.
— Жаль, жаль, — сказал он весьма равнодушно.
У меня внутри все оборвалось.
— Вот и отдохнете, — сказала я, — никто вам мешать не будет.
Он улыбнулся:
