Мама вышла за ворота и зовет свою помощницу. Помощница валяется в траве, совершенно забыв о том, что обещала маме принести вязанку хворосту.
«А я вот какая! Довольно неважная. Посулила маме помочь и забыла».
— Иду!
Маша прихватывает Севу, они берут у мамы две веревки и уходят в лес. Под высокими темными сводами на земле валяются сухие ветки. Дети собирают хворост в кучу, связывают одной веревкой и оставляют на месте. Идут дальше, собирают еще и приготавливают вторую вязанку, побольше.
Теперь мама будет довольна! Они взваливают на спину хворост и несут домой. Это — ежедневная трудовая повинность. Когда приехали, Тихон Николаевич сразу сказал: «Дров для вас нет, в лесу хвороста много, собирайте!».
«Дача» у них простая, но по сравнению с избой тети Нади — чертог: чисто выбеленная комната, в которой стол, стул, а на полу — три полосатых мешка, набитых сеном — постели. А чего еще надо летом?
Дача хорошая, но хозяин, Тихон Николаевич — плохой. Он хитрый, всё время щурится, так и жди от него неприятностей. «Вы не видели, Анна Васильевна, кто это потоптал табак? Это не Сева, случайно?» А потоптал собственный его пятилетний сын. Сева достаточно умный парень, чтобы не прыгать по цветочным клумбам.
Тихон Николаевич решает сейчас сложную задачу: на желтой акации созрели стручки, надо запасти семян для посадок, на них большой спрос. Нельзя ли воспользоваться услугами этих детей? Работать по дому они приучены…
Маша и Сева с интересом выслушивают его предложение — говорит он с ними наедине, когда мама ушла с Володей в лесок. Маша помнит первые заработанные ею рубль восемьдесят три копейки. Как дома радовались! Не столько даже деньгам, сколько Машиной выдумке. Отчего бы и здесь не заработать? Севе в тот раз не удалось, и потому сейчас он готов принять заказ, невзирая на условия.
— Желтая акация растет у меня всюду, вам только собрать, — объясняет Тихон Николаевич. — Соберете пищики, потом вылущите зерна и просушите их на чердаке, на газете. Там солнце печет, крыша горячая, семена высохнут скоро. На чердаке стоят жестяные формы для хлеба, — в них можно ссыпать просушенные семена.
— А сколько вам надо семян? — опрашивает Сева, деловито задирая голову — Тихон Николаевич очень высокий.
— Там пять таких форм. Вот наполните все, и достаточно. А я вам заплачу.
«А сколько вы заплатите?» — хочет спросить Маша, но стесняется. Сам он не говорит, а спрашивать неловко. Еще подумает, что они жадные. А они нисколечко не жадные, просто у мамы мало денег, и им охота помочь.
Сделать всё по секрету от мамы не удается. Вскоре она замечает страшную суету: Маша и Сева с заговорщическим видом пробегают под окнами туда и обратно, в руках — кошёлки и корзиночка для ягод, сверху всё прикрыто лопухами. Дети поминутно лазят по приставленной к дому лестнице на чердак.
— Чего вы лазите? Упадете еще, — беспокоится мама.
— Ты не беспокойся, не упадем, — говорит Сева. — Мы ж привыкли лазить. Мы играем…
«Скажем ей, когда деньги получим», — сговариваются они на чердаке, ломая пищики и высыпая зернышки на газету.
Оказывается, набрать полную форму — дело не легкое. Уже общипаны все близлежащие кусты акации за чертой забора и внутри двора. Зернышки усыхают, их помещается в форме очень много.
Дети отправляются в экспедицию на дорогу, ведущую к деревне. Когда-то здесь была аллея, соединявшая усадьбу с селом. Дорога окаймлена кустами желтой акации. Дети набрасываются на нее, как голодные козы, и сразу наполняют кошёлки.
— Я отнесу, а ты пока собирай.
Сколько раз пришлось Маше курсировать вдоль этой аллеи! И не сочтешь. Всё носила, носила, носила, всё лазила и лазила по лестнице на чердак…
Когда всё было готово, они позвали Тихона Николаевича.
— Молодцы! — сказал он, улыбнувшись. — Честно поработали! Это куда лучше, чем без толку гонять по лесу или мять цветочные клумбы. Ну, получайте за работу. Четыре копейки за каждую форму, итого шестнадцать копеек.
И он выдал оторопевшей Маше серебряный гривенник, медный пятак и копейку.
Маша посмотрела на Севу. Он еще плохо понимал цену денег и не знал, много или мало заплатил Тихон Николаевич. Но увидев вытянувшееся лицо сестры, понял, что взрослый Тихон Николаевич их надул.
— Даже неудобно давать маме такие маленькие деньги, — сказала тихо Маша. — Неужели эти семена так дешево стоят?
Она отдала деньги матери, но это не получилось так празднично, как хотелось бы.
— Это мы заработали с Севой, — сказала она, опустив глаза. Мама не поняла. Пришлось всё объяснить.
— Дурачки вы маленькие, — сказала мама, посмотрев на своих детей. Они были не очень-то маленькими: Маша вытянулась, стала длинноногой. Волосы ее, зачесанные назад и заколотые круглой бабушкиной гребенкой, отросли до плеч. Пожалуй, ее уже нельзя было называть маленькой. Но мать судила по уму…
Наступил август. Лесные богатства умножились: ребята каждый день приносили домой корзины грибов и малины. Это было пенное подспорье: папа что-то долго не высылал денег, хотя прежде он делал это аккуратно, сразу после получки.
Мама получила какое-то странное письмо. Прочитала его и расстроилась. Вышла за ворота и стала ходить по дорожке, туда и обратно, словно обдумывала, как поступить. Маша искоса взглянула на брошенное письмо: тети Нади почерк! Секретов тут быть не может, да и коротенькое. Она не устояла и прочла:
«Милая Нюсечка, как здоровье твое и детишек? Боря выслал 20 рублей на мой адрес, и я передала Тихону Николаевичу, так что теперь ты богатая. У нас всё по-прежнему. Целую крепко — Надя».
Хорошее письмо! Отчего же мама расстроилась? Непонятно. Или Тихон Николаевич не отдал до сих пор денег? Забыл, значит. Отдаст, никуда не денутся.
Мама прошла в комнату, посидела там молча. Встала и подошла к двери директора питомника:
— Разрешите, Тихон Николаевич?
— Пожалуйста.
Они были дома оба, муж и жена. В ответ на мамин одинокий голос раздавались сразу два: визгливый женский и резкий начальственный — мужской.
Маша хотела узнать, в чем дело. Она подошла к полуоткрытой двери и услышала обрывок речи Тихона Николаевича:
— Я далек от того, чтоб отпираться: да, получил. Но я погасил ваши долги. Два раза вы пользовались нашей плитой — за дрова рубль восемьдесят. Примус жена вам давала, извели два литра керосина — пятьдесят копеек. В воскресенье полкурицы — рубль. За доставку воды из колодца нашей прислугой — три рубля. За август месяц за квартиру — десять рублей. Август, правда, еще не прошел, но я взял вперед. Что же остается?
— Боже мой, но в воскресенье вы же сами угостили нас курицей, уговаривали покушать! Если б я знала…
В это время подошел Сева и тоже сунул нос в дверь. И дверь скрипнула.
Мама обернулась и увидела детей. Она взяла себя в руки и сказала Маше почти спокойно:
— Иди, погуляй возле дома с братьями. Я скоро приду.
Маша ушла, но отойти от дома дальше, чем на несколько шагов, не решалась. Тревога вселилась в ее сердце.
— Они нападают на маму, — сказала она Севе, не выдержав.
— Знаешь, они вообще нечестные! — сказал Сева напрямик. — Я давно замечал это, только стеснялся сказать.
Из окон долетали обрывки фраз. Голоса делались всё громче. Вдруг на крыльцо выбежала их мама, но в
