или раненого германского солдата будут немедленно расстреляны первые попавшиеся десять русских солдат или жителей…»
Где-то там, за этой мрачной дверью сидит Зоя. Маленькая, веселая Зоя, которая на его свадьбе была в гимназической форме и в передничке. Она и в двадцать лет выглядит девочкой, благодаря своим наивным пухлым губкам и курносому носику.
У двери комендатуры двое часовых. Отец высоко подымает голову, сердце его колотится. Приняв властную осанку, он обращается к часовым по-немецки:
— Господин комендант у себя?
— Так точно, — отвечает солдат, мельком оглядев сердитого русского господина.
Отец входит в чисто вымытый коридор. На скамейке у стены сидят, сутулясь, несколько горожан, — две пожилые женщины, господин в котелке и хорошо одетый известный адвокат еврей. За столом — младший офицерский чин, вероятно, секретарь.
— Будьте любезны, доложите господину коменданту, что профессор Харьковского университета Лоза просит принять его по срочному делу, — говорит отец по-немецки, стараясь, чтоб в голосе звучал металл.
— Я доложу.
Спустя несколько минут из кабинета коменданта выходит женщина. На ней черная шляпа с крепом, глаза распухли от слёз. Она не смотрит ни на кого и быстро уходит спотыкающейся, неверной походкой. Младший офицерский чин заходит в кабинет.
— Сегодня господин комендант никого принимать не будет, — говорит он, возвратясь. Сидящие на скамейке вздыхают, подымаются и уходят.
Отец ошеломлен: а как же Зоя? Что будет с нею? Много несчастий может произойти за сутки.
Он возвращается домой подавленный. Как разочарованно смотрит на него жена! Что же делать?
Назавтра он едет в комендатуру с утра, снова надев свой лучший костюм и взяв извозчика. В коридоре толпа. Люди чувствуют себя здесь бесправными, несчастными, но всё-таки не могут расстаться с крохотной надеждой — спасти своих близких.
— Доложите, пожалуйста, господину коменданту, — повторяет отец слово в слово затверженную по- немецки фразу.
В кабинет коменданта входят какие-то офицеры с бумагами. Наконец, секретарь идет докладывать о просителях.
— Зайдите, господин профессор, — говорит он, снова появляясь в дверях.
— Господин комендант, я пришел принести извинения за свою племянницу, — начинает отец. Он долго вспоминал, как будет по-немецки «свояченица», но не вспомнил и решил, что сойдет и «племянница». — Она очень резвая девочка, но иногда позволяет себе шалости, которые в наше военное время недопустимы.
Комендант спокойно рассматривает посетителя.
— А вы молоды для профессора… Ну, да в России это бывает. Любопытная страна, фантастическая! Половина русских интеллигентов — фантасты, скажу без преувеличения. У вас так много природных богатств, что если бы вы не были фантастами… Наш долг, долг друзей, я вижу в том, чтобы помочь вам распорядиться этими богатствами.
Отец терпеливо слушает. Комендант хочет, видимо, показать свои ум и наблюдательность.
Но вот комендант уже выговорился, помянув и варягов и «русскую национальную традицию» — привлекать иноземцев для управления страной. Он возвращается к причине, которая привела сюда «господина профессора». И отец снова приступает к делу:
— Моя племянница увлеклась изготовлением картонажей и искусственных цветов. Для этого занятия ей понадобилась проволока. Скверная девчонка, которая доставила мне уже немало забот, ничего лучше не придумала, как отрезать кусок проволоки от телефонной сети… Я приношу извинения и обещаю наказать ее, как она того заслуживает.
— Это похвально, что вы занимаетесь воспитанием племянницы… А собственные дети есть у вас?
— Двое… Но они еще малы, господин комендант.
— Прекрасно. Почему же вы обратились ко мне?
Отец напрягает всю свою волю, чтобы скрыть волнение:
— Это совершенно натурально — я должен был обратиться именно к вам. Девочка сейчас в комендатуре, — (он говорит, а сам боится сглазить: а вдруг ее этой ночью уже расстреляли или повесили?), — не могли же солдаты смотреть спокойно, как кто-то режет провода. Они правы по-своему, откуда они знают, кто она и почему позволяет, себе такие странные поступки.
Комендант улыбается:
— Дело значительно хуже, чем вам кажется, господин профессор… К сожалению, в вашей дружественной стране не все относятся к армии кайзера дружественно. К сожалению, известны факты, когда отдельные бандиты нападают на наш транспорт, обрывают связь… Вы, вероятно, слыхали о таких фактах?
— То, что я слышал сейчас от вас, для меня — новость и неожиданность.
Комендант, видимо, растерялся от этого признания. Отцу даже показалось, что комендант пожалел о сказанном, испугался, как бы не стать самому источником невыгодных слухов. Ведь в газетах украинских националистов поддерживалась фикция самостоятельного, дружественного Германии государства, а оккупация изображалась в виде длительного визита друзей.
Комендант решил исправить свою ошибку:
— Я доволен вами, господин профессор. Я нарочно спросил вас таким образом. Вижу, что вы совершенно лойяльны к армии кайзера. Так в чем ваша просьба?
— Я прошу разрешить мне забрать домой глупую девчонку и обещаю наказать ее. Отец ее умер давно, и нам, родственникам, приходится нести всю ответственность.
Комендант звонит и приказывает привести арестованную.
Зоя появляется довольно быстро. Личико ее осунулось, под глазами темные круги. Увидев Бориса Петровича в парадном костюме, она удивленно раскрывает рот, но во-время спохватывается.
— Сколько лет вам, барышня? — спрашивает комендант. Во взгляде его удивление: какая же это девчонка? Вполне развитые формы и всё прочее.
Зоя мгновенно соображает: зачем ему ее возраст? Наверно, Боря объяснил ее поступок детской глупостью или чем-нибудь в этом роде?
— Шестнадцать, господин комендант, — отвечает она по-немецки, делая книксен.
— Зачем вы резали проволоку?
— Я больше никогда не буду, господин комендант. Лучше я попрошу проволоки у брата моей подруги… Бумажные цветы, господин комендант. Без проволоки ни маки, ни гвоздики не получаются.
— В этой сказочной стране всё созревает рано: и вишни, и девушки, — размышляет вслух комендант, разглядывая Зою. — Вас спасают ваши манеры, фрейлейн… И притом, просит за вас вполне почтенный человек…
Задремавший извозчик удивленно смотрит на своего пассажира, выходящего из комендатуры об руку с хорошенькой девушкой. Извозчик взмахивает кнутом, и пролетка трогается.
— Боря, спасибо вам, Боренька, милый, — говорит Зоя, стиснув его руку. — Вы мне жизнь спасли…
Отец молчит с минуту, не глядя на девушку. Потом спрашивает, не оборачиваясь к ней:
— Хорош у тебя поклонник, Зоя: как увидел опасность, сразу удрал! Срам какой.
— Это не поклонник, Боря. Он должен был удрать, не осуждайте его.
— Почему? — возмущается отец.
— Ну, потому что… Ну, Боренька, я не имею права, не сердитесь. Вы ушли с головой в свою науку и не знаете даже, что люди… не мирятся с этими издевательствами, с угнетением. Я человек маленький, Боря, я еще ничего такого не успела сделать для революции… С первых шагов такой промах…
— Имей в виду, Зоя, я пообещал этому немцу, что впредь ты будешь умнее. Если ты и дальше будешь так служить революции, — схватят всех нас, и меня, и Аню.
— Я буду умнее, Боренька, родной! Буду умнее! Вы правильно обещали ему! — говорит Зоя, и в глазах ее загораются веселые искорки.
