превращались в забавные игры, которые мы с сестрой помним по сей день. Будней не было, но не было и праздников в это трудное во всех отношениях время. Праздником было папино возвращение из Америки.
Официально принято считать, что поездка Михоэлса и Фефера состоялась по приглашению Альберта Эйнштейна, как Председателя Всемирного Еврейского Конгресса. На самом деле, приглашение не имело бы никакого значения, если бы у Советского Союза не возникла необходимость в помощи мирового еврейства.
В один из первых дней пребывания в Америке, они посетили великого физика. Эйнштейн с большим интересом слушал рассказы о жизни советских евреев и о героизме, проявленном ими на войне. Однако, в какой?то момент он, все?таки, задал сакраментальный вопрос, которого отец все время ждал: «А скажите, господин Михоэлс, как у вас обстоит дело с антисемитизмом? Ведь антисемитизм — это тень еврейства». Папа был поражен четкостью и верностью формулировки, но об этом» крамольном» эпизоде он рассказал, улучив момент, когда никого из посторонних не было. В основном же его рассказы мало чем отличались от официальных отчетов.
Только выехав из Советского Союза мы узнали некоторые подробности его встреч, и тогда стало понятно, в какой сложной и драматической обстановке протекала эта поездка.
Об одном эпизоде я прочитала в воспоминаниях его друга Штейнберга, с которым он встретился после двадцатилетнего перерыва. Вот как описывает Штейнберг эту встречу в своих воспоминаниях:
«Михоэлс приехал с Фефером в ноябре 1943 года из Америки в Англию в качестве посланника русских евреев…
В их честь был организован почетный Комитет, который включал — кого он только не включал? — от жены Черчилля до деятелей рабочих комитетов Уитмена. Британская секция Всемирного Еврейского Конгресса организовала этот вечер для почетных гостей из Москвы. За ужином председательствовала леди Рединг, невестка первого маркиза Рединга. На другом конце стола сидел левый социалист, член Британского Парламента Сидней Зильберман. Здесь присутствовал и брат леди Рединг — второй лорд Мельчет. Меня попросили занять место возле Михоэлса, так как было известно, что мы друзья детства.
После трапезы началась дискуссия — беседа.
Михоэлс говорил на своем великолепном идише. Леди Рединг и ее брат пытались его понять с помощью их слабого немецкого, а я переводил.
На каждый вопрос, который ему задавали о положении евреев в Советской России, Михоэлс отвечал авторитетно, точно опытный министр на пресс — конференции. За столом ощущалось особое уважение к его личности. Моя соседка слева удивленно прошептала: «как великолепно он играет свою роль…»
И тут госпожа Ривка Зив неожиданно спросила: «Скажите, профессор, вам известно, как мы все здесь интересуемся будущим Эрец — Исраэль. Может быть, вы могли бы нам здесь рассказать об отношении вашего правительства к этому вопросу?».
Михоэлс достаточно понимал английский, чтобы понять суть вопроса. Однако, он попросил меня перевести вопрос дословно. Мой умница из города» на берегу реки Двина» хотел, по всей вероятности, выиграть время.
Затем он слегка отодвинул стул, как бы собираясь встать из?за стола, давая тем самым понять, что речь идет не о рядовом ответе на рядовой вопрос. Понятно было, что он собирается провозгласить продуманную серьезную» декларацию».
Он втянул переднюю губу, прищурил оба глаза, улыбнулся и начал очень медленно: «Вопрос очень важный. И меня радует, что он здесь поставлен. Вы не думайте, пожалуйста, что он интересует только вас. И у нас он вызывает живой интерес. Но решение его, я полагаю, зависит гораздо больше от вашего правительства, нежели от нашего. Следовательно, я мог бы ответить вопросом на вопрос: «А какова позиция вашего правительства в отношении будущего Эрец — Исраэль?«Но я этого не сделаю. Ибо я знаю, что вы не в состоянии дать мне ответ на этот вопрос. Война еще далеко не окончена. Судьбы народов висят в воздухе. В этой ситуации наше правительство не заинтересовано портить хорошие отношения с Англией. А ведь, как вам хорошо известно, проблема Эрец — Исраэль является острой как раз для английского, а не для советского правительства.
Я говорю все это от своего собственного имени… Я не уполномочен говорить от имени СССР. Это вне всякого сомнения наш общий интерес, интерес, касающийся еврейских масс. К этому могу прибавить лишь одно — можно быть уверенным, что если Англия решит создать в Эрец — Исраэль Еврейскую республику, с советской стороны, наверняка, никаких препятствий не будет».
Закончил и опять придвинулся к столу. Стало тихо, как после большого монолога в классической трагедии.
Никто не понимал, что это — театр ли, искусная пропаганда, политическая речь, или в этом прозвучала сама трагическая действительность?
Солсмон Михоэлс был больше чем трагический актер. С нами за столом сидела глубоко трагическая личность».
Михоэлс бесспорно обладал талантом дипломата. Борьба евреев на советских фронтах и в партизанских отрядах давала ему право с уверенностью выступать перед этими беззаботными людьми, собравшимися у стола. С другой стороны, самим фактом своей поездки, он был поставлен в тяжелое и двойственное положение, и не раз возникали сложные и провокационные ситуации, из которых нужно было выходить. Он с честью выполнил свою историческую миссию. Несмотря на всю противоречивость положения, он придерживался четкой и недвусмысленной позиции во всем, что касалось евреев и их будущего, и это несомненно сыграло свою роль, когда для Михоэлса наступил час расплаты.
Однако, всего этого отец нам так и не рассказал, ибо постоянно ощущал на себе» бдительное око». Мы даже познакомились с одним из его» телохранителей», который, как это ни смешно, носил фамилию Оков.
Только здесь, в Израиле, мы, например, узнали от маминого племянника, ныне крупного израильского дипломата А. И., что Михоэлс, встретившись с ним в гостинице в день их отъезда в СССР, улучил момент, когда они оказались наедине и принялся горячо уговаривать его перебраться в Палестину. Но и об этой встрече отец предпочел умолчать, ибо прекрасно понимал, что для нас безопаснее не знать о» родственниках за границей».
Зато его впечатления о театре в Америке были чрезвычайно обстоятельные, интересные и неожиданные. Ведь нам, жившим за» стальной завесой», казалось, что там, за океаном, при их свободе, развитой технике и всеобщем изобилии, театр должен воплотить все лучшее, что до сих пор знала сцена. Да простят нам нашу глупость и наивность, ведь мы и в самом деле все дурное приписывали тому строю, при котором жили. Да и как могло быть иначе? Как могли мы, из своей наглухо запертой клетки, не идеализировать абсолютно недоступный и потому такой розовый мир? Однако, по рассказам отца и по сохранившимся записям оказывалось, что все далеко не так прекрасно и гладко, как нам хотелось бы верить.
Вот как описывает он свои впечатления об американском театре.
«… И вот вы попадаете в Америку, во Флориду. Субтропики, курорт, огромный город Майами. А театра нет. Зато когда вы попадаете в Вашингтон, то обнаруживаете замечательное здание театра. Но труппы нет и тут. Изредка только из Нью — Йорка приезжают гастролирующие труппы.
Можно даже сказать, что отсутствие театров — это характерная подробность, с которой мы сталкивались на протяжении почти всего пути (…). Только на Бродвее в Нью — Йорке действительно огромное количество театров. Но действуют там следующие законы: постановка должна обойтись как можно дешевле, ведь никогда неизвестно, принесет ли спектакль прибыль. А потому, как правило, жалкое декоративное оформление.
(…) В каждом спектакле есть своя» звезда», так как постоянно действующих трупп нет. Кончили ставить данный спектакль, и труппа распалась, так что там театр не может накапливать свои традиции, не может иметь свое, ему одному свойственное лицо».
В справедливость его наблюдений мы поверили только очутившись» за границей» через тридцать лет после того, как покинул ее отец.
До поездки в Америку Михоэлс покидал СССР лишь тогда, когда совершал с театром турне по странам Европы.
