запустила ее в голову моему отцу.
— Итак, можно считать, что я сегодня заново родился, — закончил папа.
«Мегера» со своим мужем Ной Львовичем занимали комнату на нашем этаже. Детей у них не было, зато жила крохотная противная собачка по имени Гера, которую мы звали Гера Ноевна, за что нам влетало от родителей.
В этот период, к которому относятся мои самые ранние воспоминания, почти у всех актеров уже были дети, и длиннющий темный коридор нашей квартиры постоянно сотрясал детский рев. Ванная комната была одна на всех, и каждый день на ее облупившихся дверях вывешивалось объявление: «Сегодня с шести до семи купается Адик Штейман. С семи до восьми Толик Шидло» и так далее.
Но когда купание совпадало с периодом распределения ролей, а оно (распределение) не оправдывало надежд исполнителей, то в отведенное для Адика время, когда его, жирненького и ревущего, погружали в обшарпанную ванну, туда врывалась жена Шидло и, швырнув своего Толика в мыльную воду, принималась вытаскивать из нее мокрого скользкого Адика. Дамы, перепутав детей, старались ими же стукнуть друг друга. Причина спора всегда была творческая.
Но, несмотря на эти сложные взаимоотношения, жители нашего дома, на самом деле, были сплочены в одну большую семью, как писал об этом отец.
Если мама заболевала, а это случалось все чаще, нас с сестрой забирала к себе актриса Леля Ром, одна из лучших актрис первого поколения. Мягкая, с теплым юмором, она, как мне кажется, быстрее чем другие улавливала требования режиссера и доносила их до зрителя. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что из всех актрис именно с Лелей у папы был настоящий сценический контакт. Мне запомнились еврейские народные песенки, которые она напевала нам своим чудным глубоким голосом.
По утрам она выползала на кухню, лохматая в черном сатиновом халате, таща за руку свою маленькую сонную дочку. Поставив чайник на керосинку и захватив нас, она возвращалась в свою крохотную комнатку, где над диваном висел портрет красивой молодой женщины с букетиком цветов в пышных волосах. Пока мы слонялись по комнате, не зная чем бы заняться, Леля присаживалась к полукруглому столику красного дерева (доставшемуся по наследству от бывшего хозяина дома) перед висевшим на стене зеркалом и через несколько минут на моих глазах превращалась в красавицу с портрета.
Затем она уходила на репетицию. Слово» репетиция», как я уже говорила, для детей нашего дома было магическим, несмотря на то, что оно означало уход родителей из дома.
ТЕАТР. РАБОТА. КУЛИСЫ
Репетиция — работа. Спектакль — праздник. Так воспринимали мы, дети, жизнь взрослых. Утром на Малую Бронную приходили все актеры, независимо от того были они заняты в данном спектакле или нет. В темноте зала они рассаживались вокруг Грановского и начиналось действо — создание спектакля.
Грановский создавал рисунок спектакля. Он» дирижировал» ансамблем, разработку же мизансцен он поручал своему» концертмейстеру» — Михоэлсу.
Грановский был эстет, человек с европейским мышлением и образованием. Быт еврейского местечка, на котором строился, в основном, весь репертуар Госета, был ему совершенно чужд и непонятен. Что же касается Михоэлса, то, по словам Эфроса, он был» раввинноид» — по рождению хасид, а по опыту — выходец из той среды, о которой писали Шолом — Алейхем, Перец, Менделе. Поэтому, когда он приступал к репетициям, Алексей Михайлович бросал свою дирижерскую палочку и предоставлял ему полную самостоятельность.
Выпускали не больше трех спектаклей в год, а порой и меньше. Всех объединяло одно обшее стремление — создать интересный, своеобразный спектакль. И спектакли создавались такие, что несмотря на сугубо еврейский репертуар, они посещались не только евреями. Евреи же считали театр своим домом, синагогой, клубом, собственной резиденцией, местом встреч и воспоминаний, где они могли бы услышать любимые с детства песни, встретиться с друзьями, наконец, свободно, не понижая голос, поговорить на идише.
С каждой новой премьерой интерес к театру возрастал. У зрителей уже были любимые спектакли и любимые актеры. В театрах тех лет царила домашняя семейная атмосфера. У нас же, зал и кулисы часто составляли одно целое. Актеры, галдя и перебивая друг друга, толклись в дверях, ведущих в зрительный зал, а публика громко с ними переговаривалась. Так это выглядело в первое десятилетие театра. Потом, начиная с тридцатых годов, контакт и близость между людьми стали уже редкостью. Но к отцу все так же приходили в гримерную в антрактах поклонники и поклонницы, и все так же поодиночке заглядывали актеры.
Когда в дверях гримерной появлялся актер Луковский — изящный, небольшого роста человек с лицом и повадками парикмахера, исполнявший, главным образом, роли глухонемых и животных, папа с тревогой оглядывал сидящих. Было у Луковского одно удивительное свойство — на свою беду он умудрялся как?то ненароком попасть собеседнику в самую больную точку.
Сидели мы как?то в антракте за кулисами. В гримерной набилось полно народу, вдали от двери у окна пристроился инвалид на протезах, которые Луковский не заметил. Собственно, он вообще понятия не имел ни об этом человеке, ни, тем более, о его протезах. Забежав на минутку в папину гримерную, он галантно поцеловал дамам ручки, изысканно вежливо поклонился остальным и, обращаясь к папе, сказал:
— Знаете, Соломон Михайлович, сегодня я встретил Лидочку. Вы должны ее помнить, она приходила на все спектакли с моим участием, так вот, представьте себе, оказывается, она попала под трамвай и теперь ходит на протезе! Какой ужас! Какое уродство! Кстати, она просила передать вам привет.
Можно представить себе, какая неловкость воцарилась в комнате, когда он вышел.
— Луковского очень любят женщины, и он мне постоянно выражает сочувствие, понимая, насколько мне трудно в этом вопросе с моей внешностью, — попытался выйти из положения отец.
Все рассмеялись и разговор возобновился. Подобные истории случались с бедным Луковским постоянно.
Актеров, подобных Луковскому, то есть людей без специального театрального образования, среди первого поколения было большинство. Но Грановский сумел создать из всех них единый организм, заставил петь безголосых и танцевать неуклюжих.
«200. 000»
В ту пору театр создавал спектакли наподобие современных мюзиклов. Таким был спектакль» Колдунья», несколько иным, но также музыкальным и пластическим был спектакль»200. 000»по Шолом — Алейхему.
В этом спектакле Михоэлсу впервые была предоставлена полная самостоятельность. Грановский не вмешивался в работу своего премьера.
В роли Шимеле — Сорокера Михоэлс впервые стал актером — автором, то есть начал проводить в жизнь тот принцип работы, о котором впоследствии много писал, думал и говорил. Но об этом позже.
В двадцать третьем году состоялась премьера»200. 000», где отец играл роль портного, на которого свалилось неожиданное счастье — он выиграл 200. 000 по лотерейному билету. В начале спектакля Шимеле Сорокер, так зовут портного, сосредоточенно и важно орудует ножницами и утюгом, прищуривается, разглядывая кусок материи, как живописец — новое полотно, и напевает себе под нос какую?то незатейливую мелодию. Вдруг появляются подмастерья и сообщают радостную весть — он выиграл 200. 000 по лотерейному билету! Минута ошеломления… и вот Шимеле, схватив какой?то мешок, напяливает его себе на голову в виде треуголки, скрестив руки на груди делает шаг вперед и застывает в позе Наполеона. Во
