Эмануэль, и петушиный задор вам не к лицу. Обуздайте свой опасный темперамент и примитесь за организацию революционных рабочих.
— Занимайтесь этим вы, мое дело повернуть течение истории так, как это нужно нам.
— Напрасные старания. История не рычаг, которым вы, механики, управляете в совершенстве. Она отбросит и раздавит вас без пощады, — сказал Маркс. Чувство досады и острого раздражения против казавшегося ему неумным пожилого человека улеглось, сменившись чем-то похожим на сострадание.
До позднего вечера то затихал, то разгорался спор Маркса и Энгельса с нетерпимым проповедником терроризма. Было совсем уже темно, когда все трое вышли на улицу. Энгельс проводил до омнибуса Карла и Бартелеми. Едва они вышли из дому, за ними увязалось несколько шпиков. Завидев плотного широкоплечего Маркса, по-военному прямого Энгельса, долговязого Бартелеми, они устремились за ними, словно рыбы- прилипалы, шныряющие подле могучих обитателей океана.
— Бартелеми, как я и думал, фразер, — сказал Карл жестко, когда остался наедине с Фридрихом. Слово «фразер» было одним из самых уничтожающих в его лексиконе. С людьми, которых Маркс считал празднословами, он не хотел иметь никакого дела.
В омнибусе, кафе, читальне Карл уже много раз замечал пухленького господина с плоским бледным лицом, покрытым веснушками. Запомнились не только его физиономия в крапинку, но и редингот, обтягивающий большой живот, и маленькая рыжая шляпа пирожком.
У Энгельса также был свой «хвост», как Виллих называл полицейских шпиков. И Маркс и Энгельс относились к полицейскому наблюдению с ироническим спокойствием.
Маркс заканчивал книгу о классовой борьбе во Франции. Энгельс работал над историей крестьянской войны в Германии. Он анализировал причины, ход и итоги великого антифеодального восстания крестьянства в 1525 году. Несмотря на то, что Фридрих воскрешал далекое прошлое своей родины, в книге его звучали громовые раскаты современности.
Энгельс объяснил значение крестьянства в классовой борьбе. Он доказал необходимость для революционного пролетариата добиваться руководства крестьянством. Причины поражения крестьянского восстания в Германии в 1525 году крылись, по его мнению, в предательстве бюргеров — предшественников современной буржуазии — и в политической раздробленности страны.
Воскрешая грозные характеры бойцов Великой крестьянской войны, Энгельс писал о том времени, когда Германия выдвигала выдающиеся личности, равные лучшим революционным деятелям истории всех веков.
Немецкий народ проявил в ту войну могучую выдержку, развил великую энергию, и у немецких крестьян и плебеев зародились тогда идеи, которые приводят и поныне в содрогание потомков бюргеров. На образах людей того времени и выводах о классовой борьбе XVI века Энгельс показал сущность революционных боев 1848 и 1849 годов.
Хэмптон-корт, расположенный неподалеку от Лондона, считается одним из живописнейших мест Англии. Негустые леса и луга примыкают к запущенному строгому парку угрюмого замка Генриха VIII, этого неукротимого, порочного человека и дальновидного политика, расцветившего историю Англии буйными празднествами, турнирами, религиозными и феодальными распрями, личными преступлениями и государственными завоеваниями.
Леса и холмы, просторы полей в Хэмптон-корте напоминали немцам-изгнанникам их родину. Быть может, именно поэтому Просветительное рабочее общество немецких рабочих часто избирало этот красивый уголок местом пикников.
Рано утром одного из летних воскресных дней 1850 года Карл с семьей отправились на загородную прогулку вместе с рабочими из Просветительного общества.
Был на редкость теплый, яркий день, и праздник, сопровождавшийся леснями, музыкой, играми и танцами на поляне Хэмптон-корта, удался на славу.
Вильгельм Либкнехт, недавно приехавший из Швейцарии, где напоследок просидел несколько месяцев в тюрьме, чувствовал себя как дома среди этих малознакомых ему людей.
Здесь, на солнечной поляне, среди празднично настроенных соотечественников отчетливо выявлялись обаяние, простота и вместе с тем какая-то особенность Карла.
Есть люди, перед которыми нельзя не подтянуться духовно, не собрать волю и мысль, не сделаться чище и правдивее. Таким был Маркс. В его присутствии беседа становилась содержательнее, мысли окрылялись и очищались души.
Либкнехту казалось, что не только по рассказам Энгельса и по сочинениям, но и лично давно знал Карла, хотя видел его впервые. Он заранее мысленно создал себе его живой образ. Обычно человек редко соответствует тому идеалу, который сложился в воображении другого. Маркс оказался еще более могучим, излучающим ум, веселье, волю, нежели о нем думал молодой и несколько восторженный Либкнехт.
«У него голова и могучая грива волос мифического небожителя. Какая бездна юмора и проницательности в каждом его слове», — думал Вильгельм, прислушиваясь к беседе, которую вел Маркс, шуткам и раскатистому, заражающему смеху.
«Отец Маркс», как его звали члены Просветительного общества, рассказывал с необычайным воодушевлением, что несколько дней назад осматривал на Риджент-стрит модель электрической машины, везущей железнодорожный состав.
— Я увидел в витрине, как проворный электрический локомотив тянет множество маленьких вагонов. Бездымно, бесшумно несся вперед этот великий вестник будущего. Отныне задача разрешена, но последствия открытия еще не поддаются учету. Технический прогресс поведет в дальнейшем к экономической революции, которая неизбежно окончится политической.
Царствование пара, перевернувшего мир в прошлом столетии, по мнению Карла, окончилось; его заменит неизмеримо более революционная сила — электрическая искра.
Речь зашла о естествознании, о достижениях в других науках. Маркс принялся высмеивать тупоумие европейских реакционеров, воображающих себя победителями.
— Нет, — говорил он, — революция не задушена насмерть, она воспрянет и победит. Наука, в частности естествознание, электрическая энергия исподволь готовят новый взрыв против мракобесов- реакционеров.
— Мне тоже казалось, когда я смотрел через стекло на модель электрического локомотива, что он похож на коня, который принес гибель священной Трое, — сказал Либкнехт.
У Маркса был проникновенный глубокий взор; он имел обыкновение смотреть прямо, неотрывно, как бы заглядывая и проверяя внутренний мир собеседника. Либкнехт легко выдержал это безмолвное испытание. Между ними завязалась оживленная дружеская беседа.
Маркс не допускал празднословия и пересудов. Он и в беседе всегда преследовал определенную цель: либо давать — и тогда он становился преподавателем, советчиком, либо брать — тогда он сам охотно выспрашивал и слушал того, с кем говорил. Либкнехт сразу ощутил эту особенность и понял, что встреча с Марксом обогащает его.
Карл любил людей и не уставал всматриваться, искать в них хорошее, самобытное, значительное.
— Вы, кажется, филолог? — поинтересовался он, когда Либкнехт окончил рассказ о своих злоключениях после Баденского восстания и о том, как с проходным свидетельством пробирался из заключения через Францию в Лондон.
— Я очень увлекаюсь языкознанием, — продолжал Карл. — И, представьте, старые языки интересуют меня не меньше новых. Кстати, знаете ли вы испанский?
Вильгельм не изучал этого языка.
— Жаль, знать его филологу обязательно нужно. Это ведь язык Сервантеса, Лопе де Вега, Кальдерона. Я помогу вам, приходите ко мне. Захватите дитцевскую сравнительную грамматику романских языков и повторите основы и структуру слов.
На другой же день Либкнехт, живший неподалеку — на Черч-стрит, пришел к Марксу и стал с тех пор бывать у него почти ежедневно.
Он принес грамматику и с помощью Карла принялся изучать испанский язык. Каждый день Маркс проверял его и требовал прочесть новые отрывки из «Дон Кихота».
