бюро.
Карл послушно поднимал дочь и усаживал ее на свои плечи. Затем вприпрыжку он обегал кабинет несколько раз, подгоняемый маленькой ручонкой, и с протяжным ржанием врывался в столовую.
Так весело и беспечно начинался обед. Нередко разговор за едой касался злободневных политических вопросов, которыми постоянно интересовались Карл и его жена.
— Читал ли ты уже газеты, Чарли? Что нового?
— Самыми значительными событиями, несомненно, остаются движения чернокожих рабов в Америке и невольников в России. Заметь, милая Женни, что русское дворянство домогается конституции. Это будет толчком для тамошних крестьян. Тем более что царь Александр уже основательно испортил свои отношения с ними, объявив в своем последнем манифесте, что «коммунистический принцип» должен исчезнуть навсегда вместе с их освобождением. Все это чревато великими последствиями. Кстати, в Миссури снова восстали рабы.
— На чьей стороне победа, Мавр?
— Восстание жестоко подавлено. Но сигнал дан. Дело осложняется, и, несомненно, впереди предстоят кровопролитные схватки.
— Что-то будет с «Нью-Йоркской трибуной»? Вероятнее всего, в связи с возможной войной Севера с Югом ты окончательно лишишься корреспондентского заработка, — грустно заметила Женни и провела рукой по лбу, как бы снимая давящую мысль.
— В Индии все симптомы колоссального кризиca. Это, несомненно, отразится на манчестерской хлопчатобумажной промышленности. Контора «Эрмен и Энгельс» тесно связана с Калькуттой. Пряжа дорожает, а хлопок падает в цене.
— Мавр, — настойчиво домогалась между тем Тусси, — расскажи мне про американскую войну. А в Миссури много белых?
Маркс терпеливо принялся объяснять пытливой девочке то, что ее так интересовало.
— Авраам Линкольн — бывший дровосек. Это замечательный человек, не правда ли, — сказала между тем Лаура.
— Я хочу написать ему длинное-предлинное письмо, чтобы он скорее победил южан и все негры были свободны, — затараторила снова Тусси. — Ты отправишь его по почте, правда? — Девочка заглянула просительно в глаза отцу.
С совершенной серьезностью Карл обещал дочери послать за океан ее советы и размышления президенту северных штатов.
— Но, надеюсь, ты разрешишь и мне ознакомиться с твоими письмами? — сказал он.
— Конечно, — ответила важно маленькая Элеонора и вдруг, вспомнив что-то, схватила отца за руку, стремясь скорее увести его из столовой.
— Мавр, ты обещал мне прочесть сказку про умную лисицу, — капризно потребовала Тусси.
— Ты права, слово надо держать. Я уже достал с полки книгу «Рейнеке-Лис».
— Как жаль, Мавр, что мы с Лаурой уже такие взрослые и ты не читаешь нам больше вслух ни Гомера, ни «Дон Кихота», ни «Песнь о Нибелунгах», — сказала Женнихен.
— Приглашаю вас, сеньориты, сегодня вечером в прерии. Мы прочтем вслух что-либо из Купера или Майн-Рида. Не забудьте взять с собой лассо. Может быть, нам удастся поохотиться на диких лошадей, — прищурив глаза, с нарочитой серьезностью объявил Маркс.
— Наконец-то мы снова покинем сумрачный Лондон, — обрадовались Женнихен и Лаура.
Но таких беспечных счастливых часов у Маркса бывало немного.
Новый, 1860 год был не лучше для Маркса и его семьи, нежели его трудный предшественник. В феврале туманы подолгу не рассеивались над Лондоном. Казалось, никогда не пробиться солнцу сквозь их многослойную разъедающую пелену. Уныло гудели гонги и колокольчики, чуть виднелся свет фонарей на облучках карет и в руках прохожих. В смрадной, влажной, клейкой жиже, как в мясном наваре, пышно взрастали бациллы таинственных болезней. Карл часто хворал и, угрюмо склонившись над столом, работал с утра до поздней ночи. Перед сном он сказал Женни:
— Эккариус очень болен. В доме у него, как ты сама понимаешь, нет ни одного пенни. Представь себе горе его жены и детей: бедняге не на что купить лекарств. Чем бы мы могли помочь ему, родная?
Женни задумалась. Все ценное давно уже было в закладе. Денег также не хватало. Вдруг взгляд ее упал на единственное добротное платье, одиноко висевшее на вешалке.
— Я нашла выход, Чарли, — сказала она живо. — Мы поможем старине Эккариусу.
На другой день было заложено последнее «свободное» платье Женни, чтобы оказать помощь нуждающемуся другу. Карл сам отправился навестить Эккариуса и с нескрываемым удовольствием вручил ему полученные в ломбарде деньги.
Снова клевета — эта смертельным ядом пропитанная стрела, крапленая карта, порождение подлости и лжи, испытанное средство политической борьбы не на жизнь, а на смерть буржуазии с коммунизмом — подобно зловонному желтому туману окутала Маркса.
В декабре появилась брошюра Фогта против Маркса. Профессор зоологии, казалось, собрал под переплетом своего произведения, как в чудовищном террарии, все виды пресмыкающихся и бросил им на съедение ни в чем не повинных людей. Подтасовывая факты, широко пользуясь клеветой и ложью, он распространял злобный и грязный вымысел о деятельности Союза коммунистов, который будто бы преследует только корыстный расчет и преступные цели и с помощью шантажа вымогает деньги для личного обогащения. Как восемь лет назад прусская полиция фабриковала несуществующие преступления для коммунистического процесса в Кёльне, так ныне Фогт выступил, вооруженный клеветой.
В феврале Маркс, наконец, получил из Германии провокационную книгу. Даже столь закаленный боец, как он, содрогнулся. В книге Фогта Маркс изображен главой шайки вымогателей, которая существовала тем, что грозила выдачей полиции всем принимавшим участие в революционной борьбе.
«Не одно, сотни писем, — дословно писал Фогт, — посылались в Германию этими людьми… с открытой угрозой разоблачить их причастность к тому или иному акту революции, если к известному сроку по указанному адресу не будет доставлена определенная сумма денег».
Подобными измышлениями пестрила вся книга. Фогт дошел до того, что обвинял Маркса и его единомышленников в фальшивомонетничестве.
Карл Маркс сколько мог скрывал от жены брошюру Фогта, зная, как она чувствительна к подобной клевете, но в конце концов Женни прочла ее.
— Есть мера вещей, мера даже лжи, но в этой чудовищной басне нет меры подлости, — сказала Женни, едва владея собой. Она была ошеломлена. Лицо ее пылало, глаза болезненно блестели. Несмотря на всю очевидную лживость, как это всегда бывает в клевете, для вящей убедительности рассказывались кое- какие подробности быта лондонской эмиграции. Очевидно, Фогт был осведомлен о жизни немецких изгнанников и состряпал на этом основании ядовитейшее блюдо.
— Нет более сомнения, Блинд был прав. Фогт состоит на службе у бонапартистской клики, — сказал Карл после долгого, тяжелого раздумья. — Так писать могут только оголтелые продажные души. В честной борьбе есть ожесточение, но нет необходимости уподобляться взбесившемуся зверю.
Отвращение и ужас попеременно сжимали сердце Женни.
— Ни слова правды, какая зоологическая ненависть!
— Не только ненависть, но и зоологическая совесть, — вставил Карл.
— Он мстит, — продолжала Женни, — он мстит за то, что ты и Энгельс осмеяли его в «Новой Рейнской газете» за бесславную деятельность во франкфуртской говорильне. Но как, какими средствами сводит он свои счеты? Во время Кёльнского процесса на коммунистов обрушилась вся прусская полиция, а тут один человек.
— Ты ошибаешься, он не один. За его спиной банда 10 декабря и вся «елисейская братия».
Германская буржуазная пресса восторженно приветствовала книгу Фогта.
Бедность объединилась с клеветой и провокацией, чтобы сломить Маркса и его единомышленников, Ему стало ясно, что отвечать Фогту необходимо, хотя обычно он не был склонен обращать внимание на самую отборную брань. Печати, по его мнению, нельзя возбранять нападать на писателей, актеров и политиков. Но опытный глаз Карла распознал в этот раз, что целью Фогта было оклеветать и опозорить все
