прийти, так?
— Почти. Не сможет не прийти, если не знает, что казино ваше. А иначе — удержится, я думаю.
— Да не знает! Откуда ему знать? Этого даже я, типа, не знаю, — Санька заржал.
Я тоже осклабился. Ну все, Эфраим Плоткин. Как бы все теперь так устроить, чтобы он вернул не только деньги банку, но еще и свободу агуне Востока?
9. Хвосты
Я, наконец, выбрался из гостиницы, хотя идти было совершенно некуда. Светик приказала младшему детективу «не коннектить ее до вечера», а Санька уехал организовывать большую игру, вручив мне мобильник и приказав ждать его звонка.
Меж тем, мой жизненный вектор, который несколько дней назад внезапно стал флюгером и болтался во все стороны в порывах обстоятельств, начал приобретать свойства стрелки компаса и указывать направление поиска. Направление это называлось «Плоткин». Ну, хоть что-то.
А пока я неторопливо вышагивал по Старому Арбату, подставляясь под теплые душевные струи ностальгии. Начать я решил с каких-нибудь горячих пирожков — с капустой там, или рисом. На ближайшей будке, больше похожей на ДОТ, висел многообещающий прейскурант. Я остановился и вчитался: «Пирожки с мясом, пирожки с капустой, пирожки с рисом и яйцом, пирожки с картошкой, пирожки с грибами и жареным луком». Решил купить всё. Но глухой голос из ДОТа выпалил:
— Мужчина! Этого ничего нет. Если хотите, есть пирожки с марципанами.
С марципанами я не хотел. Это было чужое детство. Моросило. Но народу было немало. Не хватало прежней арбатской непринужденности, у всех словно появились какие-то внутренние актуальные задачи. Вообще, ощущение всеобщей целеустремленности стало раздражать. Мне не хватало медленно праздношатающихся.
В центре променада выросли огромные этажерки, обвешанные дорогими сувенирами. Шапки-ушанки, расписные платки и шали, янтарь, деревянные ложки… Когда-то все они имели обычные рабочие функции — греть, украшать… А стали приколом для иностранцев, символами места и ушедшего времени.
На Арбате было много видных дев. Особые приметы: носы обуви острые. Носы лица соразмерные. Глаза зеркальные. Рот сжат, как при нырянии. Лоб спокоен. Украшения не выражены. Форма одежды — аккуратная. Голос — умеренный до нервного. Скулы и грудь — высокие. Мне особенно понравилось глядеть им вслед.
Я задержался у бронзового Окуджавы в масштабе 1:1, ну или 1:1,1… он не стоял на постаменте, а словно бы шел по Старому Арбату. Демократизм порождал фамильярность, многие покровительственно приобнимали поэта и победоносно лыбились в объектив. Тут мне и показалось слишком примелькавшимся лицо незнакомого мужчины. Он курил на углу. Это могло означать все, что угодно, в том числе и то, что за мной следят.
Самый лучший способ проверить слежку — предаться Броуновскому движению. Я поиграл в молекулу — случайным образом менял скорость и направление. Все стало ясно. Да, за мной следили. Ну а кто, а вернее для кого, предстояло выяснить.
Сначала я испугался, что меня все-таки выпасли старики, ведь всегда первым приходит в голову, что тебя нагнал тот, от кого бежишь. Потом понял, что это пока маловероятно. Решил было устроить засаду в какой-нибудь подворотне и выдавить из мужичка чистосердечное признание, но не стоило делать лишних резких движений с чужими документами в кармане. Да если чуть подумать, сразу становилось понятно, что Саньке хотелось, пригласив меня в «большую игру», убедиться, что я не веду еще и двойную. Я бы поступил на его месте аналогично.
Однако, в горле пересохло. То ли передергался, то ли завтрак с Санькой отозвался. Решил попить водички. Рядом с ларьком увидел привычный холодильник со стеклянной дверцей, за которой ждали меня минералка, пиво, соки. Я несколько раз тупо подергал дверь и пошел жаловаться ларечнику на неисправность. Этот ДОТ, судя по всему, находился в глубокой обороне. Я приник к бойнице и посетовал, что холодильник заклинило. Мне холодно процедили, что сначала деньги. Я заплатил и смиренно стал ждать, когда продавец покинет убежище и отопрет влагохранилище. Потом попросил его об этом. Ларечник выходить не стал, он еще несколько секунд высокомерно смотрел на не ведающего технического прогресса провинциала, потом щелкнул изнутри киоска тумблером и молвил:
— Ты же в Москве, мужик! У нас дистанционное управление.
В закутке, за ларьком куда я отошел — спокойно, без толкотни попить водички, прощались две человекообразные крысы. Одна была в милицейской форме, с сержантскими нашивками. Другая — «лицо азиатской национальности». Мент, явно довольный поживой, сыто рокотал:
— Ну, ты это… понимаешь сам… все-ж таки без регистрации ты, поэтому.
Азиат пятился и лыбился, как японка:
— Я пинимаю, да, кинешьна… нет ригисьтьрация — нада пилатить…
Мент вдруг оглянулся на меня и черканул взглядом. Я чуть не поперхнулся, но с трудом глотнул и заставил себя осуждающе покачать головой. Мент блудливо ухмыльнулся и ушел вальяжной раскачивающейся походкой. Гостиничная регистрация у меня на сегодня еще была, конечно. Но на чужой паспорт с пейсатым Умницей на фотографии. В следующий раз мент окажется голодным, и блеф может не пройти.
Я вышел на Новый Арбат. Он еще больше, чем прежде, подавлял своей целеустремленной широтой. Действительно, «мужик, ты же в Москве». В Израиле нет улиц такой ширины. Пока я впитывал простор, стоя на обочине, меня обдали грязной холодной водой. Черный джип уверенно шел на обгон по правой полосе, впритирку к бордюру. Мне было положено. Это была отмашка за тот черный джип — практически такой же, который спас меня по дороге на эшафот, сбив собаку… Да, сбив собаку… И тут меня пробрал холод, словно не вода из осенней лужи облила, а мертвая вода брызнула в рыло. В тупое ментовское рыло. Ну конечно! Я отчетливо вспомнил, как Ривка, пылая от ненависти, записывает номер джипа на своем предплечьи. Дальнейшее было очевидно. Во всяком случае мне, полицейскому.
После взрыва пояса, обнаруживают разлетевшиеся конечности Ривки. На левой руке находят номер. По номеру — джип. На джипе — вмятина. Водителю задают устное сочинение на тему «Как я провел день». Выясняется, что неподалеку от места взрыва он сбил собаку. Следователь счастлив, что объясняется хотя бы собачья кровь на сидении Ривкиного БМВ. Любовь Ревекки Ашкенази и Брижит Бардо к животным у нас в стране общеизвестна. Дальше просто — поиск ближайших ветеринаров. Парень на воротах вспоминает, что Ревекка спрашивала адрес Ёлки, что приехала-уехала. Ёлка не отрицает, наоборот, показывает собаку и чеки Ревекки. И вроде бы и вне подозрений, но Наум по своим каналам тут же об этом узнает. Ёлку он еще на своей свадьбе заметил, теща-молодожен даже ревниво надувала губки. И плевать он хотел на Ёлкино алиби. И все. Она для Наума — мой сообщник. Дальше элементарно, по распечатке Ёлкиных звонков выходят на Умницу. То есть, не выходят, а уже вышли — он не зря дергался. А что говорит Науму Умница — это уже непредсказуемо.
И виноват во всем только я. Обязан был стереть номер. А я — забыл. Когда она записывала номер, вроде это не имело никакого значения, а когда события понеслись вразнос — стало не до того. Вот и подставил своих друзей. Всех, кто пытался мне помочь. Значит, звонить Ёлке с Вувосом тоже нельзя. Жить дальше по паспорту Умницы — нельзя. Придется просить Саньку добыть мне новые документы. А если Санька после этой просьбы больше дел со мной иметь не захочет? Значит, нужно добыть документы без него. Ага, всего-навсего. Вариантов, к сожалению, три. Купить в переходе, попросить Светика или нарисовать самому. О, яду мне, яду!
Я зачем-то поплелся обратно на Старый Арбат и сел употреблять яд в заведении по имени «Гоголь». Интерьер совпал с моим настроением — свежеструганно-чернильный, стилизация под трактир девятнадцатого века. Простые лавки, грубые столы, псевдопростое меню. Я заказал «треску по-советски» и «телятину с чесноком». Но когда телятины не оказалось, согласился на свиную отбивную. Пока ее жарили, выжрал графинчик водки. И мысль о Светике стала казаться менее абсурдной. В конце-концов, она тут своя, местная шизофреничка. А я, между прочим, ее младший коллега-детектив, меня надо спасать. Более того,
