уже более года не переставал болеть, он вынужден был в течение дня ложиться, чтобы дать отдых истомленному телу.
В комнате повсюду лежали табак, трубки, сигары и десятки спичечных коробок.
— Мои книги не вернули мне даже тех денег, которые я прокурил, работая над ними, — посмеивался Маркс.
Ни одна вещь в его комнате не стояла без определенного назначения. Книги в шкафах он расставил отнюдь не в соответствии с их форматом или переплетом. Брошюра прижималась к тяжелому объемистому фолианту, если это определялось ее содержанием, маленькая книжка подпирала большую.
— Они мои рабы и служат мне так, как я этого хочу, — шутил Карл.
Память Маркса постоянно приходила ему на помощь, когда он искал ту или иную выписку в своих тетрадях или нужную страницу в книге. Он не напрасно изощрял ее всячески с самых юных лет, выучивая, как это делал Гегель, наизусть стихи на незнакомом ему языке. Читая книгу, Карл, чтобы вернуться к чему- либо снова, загибал углы страниц, покрывал поля карандашными пометками и подчеркивал строчки. Его вопросительные и восклицательные знаки бывали красноречивее всяких слов.
В большом светлом кабинете мужа Женни покрыла пол недорогим зеленым ковром, и вскоре на нем от дверей до окна пролегла узкая полоса. Это Карл вытоптал ее, ибо, подобно Аристотелю, он часто, прежде чем присесть к рабочему столу, обретал искомые мысли, расхаживая по комнате. И, как на Графтон Террас, из соседней гостиной, где стоял теперь хороший рояль, часто в рабочую комнату Карла доносился нежный голос поющей Лауры. Отец широко открывал дверь и слушал. Особенно большое удовольствие доставляли ему песни на слова поэта Бернса, которого он очень любил.
Женни-младшей исполнилось уже двадцать лет; более хрупкая, чем Лаура, она была очень хороша собой. Обе старшие дочери Маркса вступали в жизнь цельными, широко образованными, самоотверженными людьми. Как и их отец и мать, они были чужды эгоизму и всякой фальши, в чем бы она ни проявлялась. Смысл жизни обе девушки видели в духовном совершенстве, в борьбе за счастье наибольшего числа людей. Вырастая в атмосфере большой любви родителей друг к другу, с детства вплетая в речь мысли и строки Шекспиру, Данте, Шелли, Гейне, зачитываясь Бальзаком и Диккенсом, юные девушки мечтали о том времени, когда и в их жизнь войдет таинственное и вечное чувство.
Возле дома Женнихен устроила прекрасную оранжерею. Таким же страстным цветоводом, как и она, был Фридрих Энгельс. Нередко Женнихен посылала ему семена особо редких растений и давала советы, как следует их выращивать. Каждое утро спешила она в свой застекленный чудесный сад, волнуясь и радуясь. И всегда находила что-либо новое. То, наконец, расцвели долгожданные розовые азалии, то вьющиеся розы, то лиловый гелиотроп.
1864 год был омрачен для Маркса и Энгельса смертью их любимого друга Вильгельма Вольфа. Люпус умер, не достигнув и пятидесяти пяти лет, от кровоизлияния в мозг. Более месяца до того страдал он бессонницей и тяжелейшими головными болями. Врачи не знали, чем ему помочь, и путались в определении болезни.
Энгельс не отходил от ложа больного и сообщил об опасном положении Карлу, который тотчас же приехал в Манчестер. Кончина Люпуса повергли обоих его друзей в глубокую печаль. Маркс произнес на могиле Вольфа речь, вылившуюся из любящего сердца. Вместе с Фридрихом он задумал написать биографию покойного и решил посвятить его памяти самое значительное из своих произведений. Когда удрученный Карл вернулся в Лондон, он узнал, что Вольф завещал ему все свое небольшое, скопленное тяжелым трудом состояние.
Маркс смог отныне без помех отдаться работе. Главный труд его жизни — «Капитал», над которым он работал вот уже 20 лет, поглотил всю его душу и время. Он считал, что завершение этого произведения более важно именно для рабочих, нежели что-либо другое им совершенное. Все написанное прежде казалось ему всего только мелочью. Однако до окончания работы было еще далеко. Безжалостная придирчивость и необычайная добросовестность непрерывно толкали его к новым исследованиям, аналитическим проверкам, размышлениям. Увещевания Фридриха работать, не возводя столько барьеров и препятствий на своем творческом пути, не возымели никакого действия. Маркс был верен себе. Рукопись росла неимоверно и была далека от намеченной цели. То одна, то другая ее часть подвергались коренной переделке. Работоспособность Карла была поистине титанической. Чтобы написать одно какое-либо теоретическое положение, он перечитывал десятки, а то и сотни книг, отчетов и углублялся в длиннейшие статистические справочники и таблицы. Цифры были для него нередко полны особого магического смысла, и за их простой изгородью он открывал картины целой эпохи в жизни людей или народа во всей неприглядности и значительности. Маркс творил.
Многолетняя убийственная каждодневная война с нищетой временно кончилась. Но ничто уже не могло вернуть ему потерянного, некогда могучего, здоровья. Сопротивляемость организма была утрачена. Помимо хронической мучительной болезни печени, он часто простуживался и вынужден был лежать в постели. Даже в жаркие летние дни 1864 года его снова как-то свалила изнурительная инфлюэнца. Но и во время болезни вопреки указаниям врача и просьбам родных он не переставал читать. Что только пе привлекало его! Несмотря на головную боль, озноб, он зачитывался книгами по физиологии, увлекался учением о тканях и клетках, а также анатомией мозговой и нервной системы.
Когда Карл выздоровел, то часто в перерыве между работой, под вечер, уходил один гулять.
Вернувшись однажды с прогулки, он застал у себя гостей. Французы — чеканщик Толен, учитель Ле Любе и несколько незнакомых англичан-рабочих дожидались его в столовой, где Женни и Ленхен хлопотали, радушно угощая их чаем.
— Привет и братство, отец Маркс, — сказали они чинно.
— Очень, очень рад вам, друзья. Что привело ко мне?
Толен заговорил первым:
— Мы приехали на переговоры по приглашению английских тружеников, чтобы, наконец, объединиться.
— В добрый час. Давно пора, — ответил Маркс.
— Я Оджер, — сказал один из англичан — сапожник, секретарь Лондонского совета тред-юнионов, — и пришел, чтобы пригласить тебя, Маркс, выступить на митинге от имени немецких рабочих. Мы сняли под собрание большой Сент-Мартиис-холл. Помимо войны в Северной Америке и дел в Италии, рабочие — англичане, французы, итальянцы и немцы — имеют много болячек, к которым давно следует совместными усилиями приложить лечебный пластырь. Дальше нам жить так на свете нельзя. Мы знаем тебя, Маркс, и ждем твоего слова.
Карл дал согласие прийти на митинг. Однако он решил, что с речью в этот раз выступит не он, а портной, коммунист Эккариус.
28 сентября 1864 года в Сент-Мартинс-холле собрались тысячи рабочих.
Подперев голову кулаками, Маркс внимательно слушал Эккариуса. Лицо его просветлело. Портной чуть глуховатым, низким голосом толково говорил о том, как после мирового экономического кризиса обострились отношения между капиталистами и людьми труда. Рабочие защищались стачками. Фабриканты отвечали на это ввозом иностранной рабочей силы.
— У нас, пролетариев, одни судьбы и страдания, кто бы мы ни были, к какой бы расе ни принадлежали, — продолжал Эккариус.
Он подошел к краю рампы. Свет круглых керосиновых ламп осветил худую сутулую фигуру оратора в поношенном костюме, простершего вперед большие, темные, исколотые руки.
— Во всех европейских странах рабочие стремятся к солидарности в борьбе за свои права.
— И в Америке тоже! — крикнул кто-то из зала.
— В этом наше спасение и сила, — продолжал Эккариус.
— Да здравствует интернациональное соединение, — ответили десятки голосов. — Продолжай, старина, ты говоришь дело.
