Его утомленно-выжидающая мина прояснилась, стоило мне появиться. «Привет», — сказали мы одновременно, я, усаживаясь, а он приподнимаясь, и мы обменялись легким поцелуем. Несколько туристов посмотрели на нас дикими глазами, но они знали, что находятся в Амстердаме, а значит, раскуривая свой дозволенный косяк, обязаны Проявлять Терпимость.
Я подошел к бару, с удовольствием ощущая взгляд Тревора у себя за спиной, и, обратившись к чернокожей барменше с синими волосами: 'Een Heineken, stublieft', — заказал пиво.
— Nee bier, — ответила она немного раздраженно.
— Oh ja-ах, да извините.
Несколько лет назад вышел закон, запрещающий продажу марихуаны и алкоголя в одних и тех же заведениях, думаю, чтобы заставить беспредельщиков перемещаться из точки в точку. Туристы об этом правиле не знали, а иноземные курильщики просто забывали. Я взял стакан газированной минералки себе и еще кофе для Трева. Повернувшись, я увидел как высокий крашеный блондин в черной коже наклоняется к Треву и приветственно целует его в обе щеки.
— Франц Кафка, сукин сын, — сказал я, подходя к нему сзади.
Он обернулся ко мне, изобразив оскал, перед которым спасовала бы и акула. Я и сам подался назад, чтобы избежать его лобзаний — не потому что он мне не нравился, а потому что у меня всякий раз в таких случаях возникало желание взять парня за задницу. Такие уж от него исходили флюиды.
— Я рашден убиивать и любиить, — заорал он, словно желая подтвердить мой тезис. Весь коффи-шоп обернулся, чтобы оценить автора этого заявления, но блестящие черный глаза Франца были устремлены на меня. ' Уау, Цак, как приятно вас цвай видець сдесь, на працднике нового тысячелетия!'
— Уверен, что ты сможешь нам в этом помочь, Франц, и почему бы тебе не присесть?
— Я слишком возбужден, не могу садиться. Мне и стоя хорошо!
Вертясь и жестикулируя, он продирался сквозь толпу, болтая между делом, зажигая потухший треворов косяк, который, как оказалось, на половину состоял из не до конца раскрошенного черного гашиша. И он наполнил нас своими историями, рассказывая обо всем, что с ним случилось с тех пор, как он в последний раз был в городе.
Франц был признанным фэшн-дизайнером, и можно было ожидать, что за признанием придет известность: он и его гораздо более деловая сестра Виктория открыли линию женской одежды, ювелирных украшений и косметики, ставших во всем мире мощнейшими символами социального статуса. Но на Франца нельзя было рассчитывать ни в чем, кроме вдохновения. Он был способен исчезнуть из своей штаб- квартиры в миланском квартале Каффка, инкогнито, без какого либо сопровождения, прихватив лишь два десятка кредитных карт, чтобы всплыть несколькими днями или неделями позже где-нибудь, скажем, в Амстердаме в новогоднюю ночь 1999.
Он искал общества других дизайнеров, но не тех, что делали одежду, украшения или косметику. В массе своей, они казались ему скучнейшей публикой. Францу нравились химики.
Он любил разного рода ученых, поэтому он их коллекционировал. Он считал, что наш талант имеет электрическую природу, в то время как его и Тревора был подобен акварельному мазку на шелковом отрезе. Именно так он и выражался. Но больше всего ему нравились чердачные алхимики и подвальные кудесники, которые смешивают всякие эзотерические и нередко смертоносные ингредиенты, создавая не золото, а кайф. Франц коллекционировал драг-дизайнеров и, возможно, даже субсидировал, хотя он мне об этом никогда не говорил, а я не спрашивал. А еще я знал, что для этой ночи он припас что-то совершенно особенное.
Когда мы добивали хэш, я почувствовал, как у меня в кармане, у левого яйца, завибрировал пейджер. Я не хотел таскать с собой эту штуку, но я пришел прямо с работы, из Ноорда, и мне не хотелось тащиться домой на Регулирсрахт, чтобы бросить вещи.
Сообщение было от Пита из Системс Центрум Европа, компании, для которой я много работал фрилансером. Я хотел проигнорировать пейдж, но потом мне стало жалко парня. Он сейчас сидит там в силиконовой конторе, в самый канун нового Года, и бегает к телефону-автомату, только чтобы посмотреть, что интересного происходит вокруг.
Ничего интересного. Когда я вернулся к столу, Франц, иллюстрируя какое-то рассуждение, описывал руками огромные круги, выкрикивая: ' Sunday, bloody sunday! ' Я нырнул в кресло у него за спиной.
— В чем дело? — спросил Тревор.
— Так, тоска.
— Нет, ты рацкажи, — настаивал Франц, и было видно, что ему действительно интересно.
— Ну, понимаешь, некоторые люди убеждены, что все компьютерные сети выйдут из строя ровно в полночь. Понимаешь, машины не распознают изменение в датах, потому что летоисчисление в компьютере — бинарное. Так предполагают, что машины примут новый год за 1900, и сойдут с ума, каждая по- своему.
— Да, я слышал об этом, — Франц кусал губы. — Но я слышу об этом уже много лет.
— И они знали об этом уже много лет назад, но никто не знает, как с этим можно справиться. Пит с командой техников следит за их маленькой системой, и они хотят быть готовыми к… — я пожал плечами. — В любом случае, техники потратили последние пять лет на то, чтобы спрогнозировать, что именно должно случиться, сами о том не догадываясь.
— Но у тебя, как всегда, есть идея, — Франц направил на меня свой безупречно наманикюренный отполированный ноготь. — Так что же цлучица в полночь с компьютерами, Цак?
— Возможно, многие выйдут из строя, но я не думаю, что самолеты начнут сыпаться с неба, как предсказывают апологеты апокалипсиса, потому что люди могут это контролировать вручную. Но я уверен, что многие записи полетят к чертовой матери и надолго.
— Записи чего?
— Всего.
— И ты не хочешь помочь, — поинтересовался Франц, еле сдерживая изумление. — Я думал…
— Выхода нет. Сначала я хочу увидеть, что произойдет, а потом думать, чем я могу помочь.
Лицо Франца изображало одобрение. Тревор только помотал головой и артикулировал нечто вроде «Экстрадиции», ничего подобного за последние семь лет я от него не слышал. Я был не достаточно зрелым для того, чтобы заниматься тем, самым худшим, что я делал на стороне. Как бы там ни было, Тревор знал, что ему меня не остановить. В ход вступало нечто настолько огромное, что я и сам был не в силах остановить.
— Ну так что, — спросил я Франка, — какая химия запланирована на сегодня?
Он нервно оглянулся по сторонам, хотя никто за соседними столиками не мог меня услышать сквозь звуковую стену последнего хита ' Foo Fighters 10'.
— Пойдем в мою комнату, я тебе покажу.
— Честное слово, и я тебе покажу.
— И я тебе то же самое покажу. Но сначала я покажу тебе новый наркотик.
'Комната' Франца была огромной роскошной квартирой с видом на самый оживленный кусок Oudezijds Voorburgwal, которую ему сдавал некий безымянный друг, решивший встретить миллениум в другом месте. Через огромное окно открывался вид на каменные арки в розовых отблесках неона, освещенные фонарями электрического красного цвета, на мерцающий черный канал и плавно движущиеся толпы — все это могло возникнуть или исчезнуть с глаз нажатием одной клавиши, превращавшей оконное стекло в зеркало. Мы встали к окну спиной.
Чтобы не терять время попусту, Франц извлек неизвестно откуда крошечный пластиковый пакетик и высыпал его содержимое на стеклянную поверхность журнального столика. Получилась дорожка белого порошка, которую он начал ласкать бритвенным лезвием. Тревор был явно заинтригован, я же проявлял сдержанность.
— Нет, ребята, вы только не думайте, что это какой-нибудь кокс или спид или там, экстази, никогда не знаешь, чем разбавлено это дерьмо. Вы же знаете меня и знаете стимуляторы.
Чтобы не сдуть порошок, Франц не поднимал глаз от своего лезвия и говорил, не разжимая губ, от чего его акцент становился еще отчетливей.
— Та, та, та, Цак. А я знаю тебя и стимуляторы. Никакого кофе, порошка или кока-колы. Это что-то безопасное, для таких напряженных ребят, как вы.
