Почему вы меня покинули? — спросил Он.
Да, сын Божий, он видел много историй.
Бог-человек, который знал, что жизнь это всего лишь
кусочек складывающегося в общую картину паззла,
и боялся представить, что находится за пределами неограниченного выбора.
Он вышел за все границы.
За все возможные жизни, которые он мог прожить.
Бог дал нам своего единственного сына, чтобы тот показал нам путь.
Как вырваться из круга радости и круга
боли. Выйти из всего.
Как обмануть смерть, навязанную теми, кто
не мог понять.
Даже Ему пришлось пережить момент
сомнения. Уйти от конкретного. Прыгнуть
через Портал, через который он появился
этой ночью две тысячи лет назад.
Бог всегда оставляет лучшее напоследок всем тем, кто выдерживает.
Уберите от меня чашу сию.
В абсолютной свободе нет смерти.
В выходе за пределы жизни нет смерти.
В отказе от перерождения нет смерти.
В поиске единственного способа того, как сделать выбор
смерти нет.
Пей, Генри, пей. Да, сейчас. Вот хорошо.
И передавай дальше.
Представьте, друзья мои, что вы читаете книгу.
В книге строчки, заполненные словами.
История, записанная со слов человека.
Учителя с немного странным идеями, но который, кажется,
знает то, что вы и представить себе не можете.
Вы следите за словами, строчка перетекает в строчку.
Но чувствуете, что единственный выход это Сквозь,
или опять по новой, и, может, в следующий раз
все будет более вразумительным. Картинка
соберется. Та самая картинка, которая
все исчезает каждый раз, как вы к ней возвращаетесь.
Потому что каждый раз все по-новому. Мы
начинаем по новой. Бесконечно повторяя то же самое,
разными людьми в разных местах.
Вот так-то, Марселла. Так, замечательно. Просто пей.
А теперь помоги детям. Они еще не знают,
как их спасут. Оберегут от ужаса.
Спасут от боли в их короткой, чудесной жизни.
Они вовремя сюда успели, счастливчики.
Их коснулся свет. Они здесь только ради одного.
Кто-нибудь держите Маделин. Да, нет, не дверь.
Усмири ее, Генри. Она просто лишь боится.
Помогите ей, друзья. Помогите ей победить бессмысленные
протесты тела.
Представьте, что вы можете выйти из транса
земной иллюзии, которая кажется такой реальной.
Вырваться из истории — все уже выпили?
Это просто, как оторвать глаза от страницы.
Таня Глайд
Сука Павлова и Священная Корова встречают 2000 год
Я в своей жизни много чего делала, только вот в тюрьме не была. И не трахала свою мать. Сейчас семь вечера 31 декабря 1999 года, а потому, если я хочу обо всем рассказать до начала нового тысячелетия, лучше начать сейчас.
Эти пятница с субботой похожи на последние дни Римской Империи, говорит Священная Корова, разворачивая какой-то маленький сверточек. Иногда Священная Корова думает, что она Бог. Господь ее прости.
И вовсе нет, отвечаю я, нечего прикидываться гребаной жертвой прессы. Просто еще один год заканчивается, вот и все. Просто смерть еще раз ударила своим ломом.
Я беру бутылку водки и отпиваю глоток.
Этот канун Нового Года будет совсем не похож на тот, когда мы провели два часа на заднем сидении маленькой машины по дороге в Тараканий Конец в поисках «колес», а потом еще четыре часа пытались разыскать в Кенте вечеринку, которую все равно отменили, — а потом «колеса» не сработали, и нас стошнило. Он не будет похож на тот, когда ты гладила мою шею, а я блевала около забегаловки, где в окне висела здоровенная кефаль из оргстекла, а какой-то толстяк все пытался заставить нас выпить по 'Розовой Леди'. И мы не станем проводить его, тусуясь с людьми, которых мы, в общем, ненавидим или презираем. И не станем плясать под дудку поганых ди-джеев, которым, к тому же, явно переплачивают. Мы не проснемся на куче мешков с мусором с ошметками почти нетронутого пирога на лице. И смотреть специальные выпуски 'Гарри Хилла', 'Папаши Теда' или 'Этой жизни' мы тоже не будем — они, конечно, ничего, но…
Заткнись, мать твою! Лучше нюхни и давай ближе к делу, говорит Священная Корова, у нас еще куча дел.
Я знаю! — рычу я, вышагивая вокруг стола, на котором она сидит, и медленно покачиваясь в такт музыке.
Мужской голос рычит и завывает большим зверем, он бесится и проклинает, а нарастающий ритм, похожий на густой сладкий аромат, поднимает меня все выше, выше —
Я видел это
Всегда и везде:
Ко мне поворачивались спиной.
