жизнью в прятки не играют. Иначе сорвешься так, что разнесет по волне. Но как поступить с семьей? Впрочем, если он уверен в себе, то поймут и они, и все другие.
Уверенному в себе не нужно много слов.
Он видел, как прилетели два вертолета, вызванные с берега, как сверху, по воздушной лесенке, на лодку спустились люди — среди них и парень с кинокамерой — и ярко-оранжевый баул с грузом.
Лодка действительно оказалась норвежская, и у нее в самом деле отказало электропитание. Экипаж едва-едва всплыл на резервном.
Всю ночь продолжался сложный ремонт техники.
Лишь к завтраку, полный подарков и от капитана подлодки и от вертолетчиков, пораженных зоркостью и мастерством русских в вождении корабля, отвалил от корпуса грозной подлодки наш моторный катерок и по веселой волне, под светлым небом понесся в сторону «Виктора Паноенкова». После благодарственного приема, устроенного в их честь в кают-компании, все казалось морякам особенно замечательным. И голубое небо, и розовые перья облаков на востоке, и отблеск светлых бортов родного судна на сине-зеленой морской волне.
Посмеиваясь, они издали махали руками Климу, показывая пальцами «полные двести граммов».
Корабль пошел дальше.
Капитан, Николай Васильевич Ромашин, Васильич, как все любят называть друг друга на флоте, плавал уже более двадцати лет. Из них пятнадцать вместе с Климом Ковалевым. Он принял его молодым мичманом, вырастил до своего помощника и давно бы рекомендовал в капитаны, если бы не совершенно непонятное, но твердое сопротивление самого Клима. Почему он отказывался? А сейчас вот и вовсе уходит. В расцвете сил покидает флот! Разве так поступают?
Но таков человек!
Васильич вздохнул. Конечно, он, капитан божьей милостью, не одобрял подобного ухода, не понимал его. А как спокойно с Евгеньичем! Взять хотя бы нынешний рейс. Кому рассказать — не поверят!
Капитан вздохнул еще раз. Что делать! В этой жизни частенько приходилось расставаться с хорошими людьми. Ничего не попишешь. У Клима своя голова на плечах.
Да, голова. И что-то в этой голове, делающее его, отличного парня, человеком иной, особенной закваски. Жаль терять таких людей.
Отоспавшись после вахты в своей каюте, Клим проверил крепления грузов, вылез из трюма и прошел по палубе, осматривая свое многотрудное хозяйство. В конце обхода он облокотился о бортик кормы, любуясь на закат. Сколько он их повидал за семнадцать лет!
— Прощаешься? — подошел капитан.
— Вроде того.
— Может, передумаешь, а? Что за блажь! Никакой причины уходить.
Клим рассмеялся.
— Друг мой Колька! Не тяни кота за хвост и настраивайся на нового помощника. В порту подберут подходящего.
— «Подходящего»! Сколько лет с тобой плаваю, люблю тебя как брата, а не могу понять, что тебя мучает? Скажи. Дома нелады? Жена ультиматум ставит? Такое бывает. Но всегда можно по-хорошему, лаской, уважением договориться и плавать дальше. А, Евгеньич? Может, передумаешь? Столько соли съели, в таких переделках бывали... вспомнить страшно! Последний раз прошу — оставайся!
— Не расстраивайся, Васильич. Мне разобраться надо.
— С кем это? — капитан улыбнулся. — С братвой портовой, что ли? Только свистни, как говорится, все за тебя встанем. Да и что у тебя с ними?
— Еще не хватало! Нет, Васильич, тут смотри в корень. Разбираться-то мне нужно с самим собой. Судьба зовет, как говорится, а куда, не сказывает.
— Э-э, брось ты бабьи сказки, не ломай голову. Что ты, кисейная барышня, что ли? Статный, сильный мужик, до сорока еще не близко, семейный, все при тебе. На работе цены нет, и вдруг... Не понимаю!
Клим опустил голову и, помолчав, тихо проговорил:
— Остановилось во мне что-то, Васильич. Все-то я здесь знаю, все-то мне известно, а глубины в душе нет. Застрял, как говорится. Вот, стою сейчас с тобой, да? Будто понимаю что-то. А на самом-то деле лишь слова подбираю, чтобы не молчать. А! Не объяснишь этого!
Они замолчали. По мужскому обычаю занялись делом, закурили. Удивительно, как заполняет паузу нехитрое это действо.
Корабль мирно шел своим курсом, оставляя на мелкой волне широкий пенистый след. Матросы занимались генеральной уборкой перед приходом в порт. Драили особенно тщательно палубу, чистили медь, даже подкрашивали белым и голубым название родного судна.
— Не обижайся, Васильич. Всю жизнь буду помнить твою науку.
— Меня не обидишь, — махнул рукой капитан, — а как семья?
— Я их обеспечу.
— Все-таки двое, сын и дочь.
— Взрослые уже.
— Какое там взрослые... Разве что мать присмотрит, как обычно.
Они снова замолчали.
— А сам? — капитан с интересом взглянул на Клима. — Или зазноба призывает? Остерегись.
— Нет, — усмехнулся Клим. — Жить буду один.
— Все с нуля?
— Все. В Москву уеду.
— Ого!
— Там есть речной порт, наймусь крановщиком. Не пропаду. Зато если струхну сейчас, остановлюсь на полпути — все, конец, попаду как кур в ощип. Застряну на веки вечные. Точно, Васильич.
Капитан обнял Клима за плечи.
— Не понимаю тебя, мужик, но, зная тебя, уважаю твою волю. С Богом.
— Спасибо, Николай Васильевич.
Капитан повернулся и пошел к себе. Дел было невпроворот, да еще надо доклад составить о происшествии прошлой ночи, поскольку начальство наверняка обо всем узнало по своим каналам. Да и журналисты тоже поработали, видел он одного на борту вертолета. Что ж, плохого ничего нет, напротив, честь и хвала Климу Ковалеву.
— Эх, — снова вздохнул капитан и даже махнул рукой. — Зачем, зачем уходит этот парень? Так сработались!
Эту ночь Клим спал в своей каюте. Снился ему — в который раз — темный зал, освещенная сцена, и по ней под звуки музыки приближалось прекрасное родное существо. Оно словно лучилось теплым светом, он силился разглядеть и не мог, но чувствовал, что роднее и ближе нет для него никого на свете.
«Кто ты? — говорил он во сне и протягивал руки. — Как найти тебя, родная?»
...И вдруг сквозь чудесную музыку сна Клим ощутил все тот же шорох пересыпающихся стальных опилок. Сигнал, сигнал!
Клим вскочил.
— Что? Где? Скорее! — Полуодетый, без рубашки, он помчался по коридору, загрохотал пятками вниз по крутой короткой лестнице в машинное отделение. — Скорее! Сейчас рванет, скорее!
Он успел минута в минуту. За столиком, впившись глазами в книжку, сидел молодой механик. Ну очень интересный детектив был у него в руках! Стрелки манометров давно зашкаливали, слышался грозный гул котлов, и кое-где уже вырывались наружу струйки пара — а механик, ничего не видя и не слыша, настигал серийного убийцу, чтобы освободить из его когтей пышноволосую красавицу!
Книжка вылетела у него из рук и голова мотнулась в сторону — Клим молча привел его в чувство, с ходу вырубил рубильник, вдавил до упора красную кнопку, щелкнул одним тумблером, другим. Гул стих.
Вахтенный виновато стоял посреди помещения. Далеко у двери валялась книжка. Парень боялся поднять глаза на грозно шагающего вдоль котлов помощника капитана.
Такая вина не прощается, он знал это. Самое разумное — молчать.
