сказать это о каждом из находившихся на борту людей. Очевидно, многие погибли в результате катастрофы, другие получили серьезные ранения. Погода и дикие животные сделали практически невозможным идентификацию каждого из членов экипажа. Карлтон, который считался пропавшим без вести, был переведен в списки погибших.
Мейсон слушал и кивал.
– Года два назад, – продолжала она, – человек по имени Ирвин Виктор Фордайс был признан виновным в преступлении и посажен в тюрьму Сан-Квентин. Несколько недель назад его выпустили на свободу. Не так давно произошло нападение на заправочную станцию, и полиция, следуя обычной процедуре, предложила пострадавшим взглянуть на несколько снимков, которые на полицейском жаргоне называются «мордами»: фотографии наиболее вероятных преступников, которые находятся на свободе и могли бы принимать участие в преступлении такого профиля. Одна из жертв ограбления с уверенностью опознала в одном из нападавших Ирвина Фордайса.
Лицо Мейсона выражало глубокий интерес.
– Продолжайте, – поощрил он.
С этого момента миссис Бэнкрофт стала тщательно взвешивать свои слова.
– Мне говорили, – продолжала она, – что, поскольку Карлтон Блэр был официально признан мертвым, отпечатки его пальцев перевели в закрытый файл. Мне говорили также, что на самом деле Карлтон не погиб, а добрался до охотничьего домика, где имелся запас провизии, и провел там некоторое время, пока окончательно не оправился и не выздоровел, а так как к этому времени армия ему опротивела и вся его прежняя жизнь потерпела крах, он решил, что Карлтон Блэр должен исчезнуть навсегда. Он взял себе имя Ирвин Виктор Фордайс и вернулся в цивилизованное общество, где дела у него пошли неважно, и в конце концов он попал в Сан-Квентин.
Совершенно очевидно, мистер Мейсон, что тот факт, что один из членов уважаемой семьи Блэр сидел в тюрьме, а теперь находится в розыске в связи с делом об ограблении заправочной станции, является довольно скверным фоном для предстоящей помолвки.
– Ваша дочь рассказала вам все это?
– Нет. Эту информацию сообщил мне шантажист.
– Что он от вас потребовал? – спросил Мейсон.
– А как вы думаете, что он мог потребовать? Деньги, разумеется.
Мейсон прищурился. Он хотел что-то сказать, но потом остановился.
После непродолжительного молчания миссис Бэнкрофт заключила:
– Естественно, следовало учитывать, что это очень важный момент в жизни моей дочери.
– Иначе говоря, вы заплатили? – спросил Мейсон.
– Я заплатила.
– Сколько?
– Тысячу долларов.
Мейсон начал барабанить пальцами по крышке стола.
– Только сегодня утром, прочитав газеты, я узнала, что в то же самое время подобные требования были предъявлены и моей дочери; и я не удивлюсь, если окажется, что с чем-то схожим пришлось столкнуться и моему мужу.
– А как насчет Блэров?
– Если в их отношении и выдвигались какие-то угрозы, мне об этом ничего не известно. Блэров, конечно, не назовешь людьми бедными, но, с другой стороны, нельзя сказать, что они особенно богаты.
– Но они, без сомнения, смогли бы заплатить не слишком большой выкуп шантажистам, особенно в такой ситуации?
– Думаю, что да.
– А вы не могли бы, – спросил Мейсон, – описать мне вашего шантажиста? Не был ли это человек с глубоко посаженными серыми глазами, примерно пятидесяти лет и…
Она покачала головой:
– Нет, это был молодой человек. Не старше двадцати пяти или двадцати шести. Довольно привлекательный на вид, широкоплечий, темноволосый, с карими глазами и несколько грубыми чертами лица.
– И вы заплатили ему тысячу долларов?
– Да.
– В каких купюрах?
– По десять и двадцать долларов.
– Он обещал вам, что больше не потревожит вас?
– Он заверил меня, что я уже заплатила за его молчание.
– Вероятно, он предъявил вам какие-нибудь доказательства своей истории, – сказал Мейсон, – что- нибудь, что могло бы…
– О, разумеется. У него были полицейские снимки Ирвина Фордайса, его отпечатки пальцев и физические данные. У него были фотографии Карлтона Блэра, сделанные до того, как он ушел в армию, и я должна сказать, что сходство поразительное. Вдобавок к этому он предъявил мне отпечатки пальцев, взятые у Карлтона Расмуса Блэра до его поступления в армию.
– Вы рассказали об этом вашей дочери?
– Разумеется, нет. Сейчас самое счастливое время в ее жизни. Я не хотела его омрачать.
– А своему мужу вы что-нибудь говорили?
– Нет, конечно.
– Почему?
– У него достаточно своих проблем.
Мейсон спросил:
– Вам не приходило в голову, что шантажист может обратиться к вашей дочери или к вашему мужу?
– Нет.
– А почему, – Мейсон пристально взглянул на нее, – вы решили прийти ко мне сейчас?
– Потому, – ответила она, – что вы появились на сцене и перевернули все вверх дном.
– В каком смысле?
– Вы знаете, что вы сделали. Теперь, мистер Мейсон, эти шантажисты пытаются встретиться с моей дочерью, чтобы потребовать от нее дополнительный выкуп.
– Вы говорите, они пытаются с ней встретиться?
– Судя по всему, да. Они звонили ей по телефону.
– Откуда вы знаете?
– Я слышала разговор по параллельной линии.
– И о чем они говорили?
– Позвонивший сказал, что она их предала, а моя дочь решила, что это звонит репортер, или оказалась достаточно умна, чтобы сделать вид, что она так подумала. Дочь ответила, что у нее нет никаких комментариев для прессы и она уверена, что человек, который сейчас с ней разговаривает, всего лишь газетчик, решивший обзвонить всех жителей на берегу озера и притвориться шантажистом в расчете, что кто-нибудь из них проговорится и он таким образом узнает, кто стал жертвой шантажа. Она сказала, что глубоко презирает такие методы; что, кем бы ни был человек, которому угрожали шантажисты, это его или ее личное дело, и что, по ее мнению, пресса окончательно упала в грязь, копаясь в подробностях личной жизни уважаемых граждан и выплескивая их на страницы газет; что это самый грязный журнализм, который она только встречала, и что она хочет, чтобы репортер на другом конце линии знал, что она об этом думает.
– А потом? – спросил Мейсон.
– Потом она бросила трубку.
Мейсон сказал:
– Это очень ловкий ход. Он сразу поставил шантажиста в оборонительную позицию. Но откуда вы узнали, что вашу дочь шантажируют? Она сама призналась вам в этом?
