Мадлен грациозно сделала книксен перед князем Джейком Бельским.
В кафе «Гуинплен»
В тот же день Педро Хорхе Кортец посетил кафе «Гуинплен». Он давно здесь не был, но завсегдатаи узнали его сразу. Это были маршаны — перекупщики картин, небогатые антиквары, художники молодые и уже много лет «подающие надежды», натурщицы, любители картин и редкостей. В кафе, как всегда, было шумно, но шум усилился, когда в дверях показалась массивная фигура Кортеца. Среди посетителей было немало тех, на ком иногда неплохо зарабатывал месье Кортец, и тех, кто иногда зарабатывал (не слишком много) с его помощью. Послышались возгласы:
— Ого! Дон Педро собственной персоной!
— Великий конкистадор из Стамбула!
— Салют, месье Кортец! Присаживайтесь!
Отвечая на приветствия и помахивая волосатой рукой со сверкающими камнями на коротких пальцах, месье Кортец внимательно оглядывал зал.
— Он кого-то ищет… — сказала маленькая натурщица с большим черепаховым гребнем в золотой копне волос.
— Да уж, наверное, не тебя, — ответил ей молодой, весьма кудлатый художник со старинным жабо вместо воротничка и с большой пиратской серьгой в левом ухе.
— Кто-то сегодня заработает, — меланхолично произнес старый «маршан», провожая Кортеца кислым взглядом. — Это ловкач!..
К Кортецу подошел буфетчик, круглоголовый человек в белом переднике.
— Месье Кортец, вы кого-то ищете?
— Да, месье Птибо. Мне нужен профессор Бибевуа.
— Он уединился. Что-то пишет в бильярдной.
— Мерси…
Кортец хотел пройти в бильярдную, но что-то вспомнил и спросил:
— Он должен вам, месье Птибо?
Буфетчик развел руками:
— Как всегда, месье Кортец.
— Много?
— Неделю уже не платит. Три тысячи франков. При нынешнем курсе это, конечно, не так уж много, но…
— О ла-ла! Узнаю профессора! — Кортец похлопал буфетчика по плечу. — Не унывайте, месье Птибо. Может быть, мне удастся это дело уладить.
Он прошел в соседнее помещение. Здесь стояла относительная тишина, слышно было только, как щелкают белые шары на зеленых лужайках бильярдных столов, стукаясь друг о друга. Время от времени маркер торжественно возглашал:
— Карамболь, месье Роже! Тридцать два!.. Карамболь, месье Капо! Шестнадцать!.. Удар не засчитан!
В углу подле стойки с киями, у подоконника, примостился на вертящемся стуле пожилой человек, облаченный в невероятно потертую визитку. Худобой своей, чахлым лицом, острой бородкой и похожими на пики усами он напоминал Дон-Кихота, а длинными руками и большими оттопыренными ушами — орангутанга. Сзади был хорошо виден его стриженый угловатый череп, посеребренный сединой. Человек быстро писал. Перо его авторучки стремительно порхало по бумаге, исписанные листы он неуклюже отодвигал в сторону. Это и был Леон Бибевуа, которого все знакомые называли «профессором», хотя вот уже десять лет прошло с тех пор, как он был изгнан из последней гимназии за пристрастие к крепким напиткам.
Кортец очень хорошо знал этого странного человека, обладавшего энциклопедическими познаниями, с феноменальной памятью, неудачника, пьяницу, но в свое время очень неплохого педагога. Бибевуа великолепно знал историю, в том числе и историю всех видов искусства; он, не глядя на подпись, мог безошибочно назвать автора картины (если тот был, конечно, известен). Он знал также все, что касалось мировой литературы, в особенности литературы древней. Кроме того, Бибевуа в совершенстве владел языками, на которых уже давно никто не говорил: латынью, древнегреческим и санскритом.
Кортец часто пользовался консультациями Бибевуа и с уважением относился к нему, не обращая внимания на странные манеры «профессора». Сейчас он видел, что Бибевуа увлечен какой-то работой; обычно высокомерный и бесцеремонный с бедняками, Кортец все же не решался окликнуть его.
— Месье Кортец! — не оборачиваясь, сиплым голосом сказал Бибевуа. — Вы хотите помешать мне работать?
Кортец догадался: Бибевуа увидел его отражение в темном стекле окна.
— О нет, профессор, я подожду…
— Вам придется ждать еще час. Я пишу статью вместо одного идиота, облеченного ученой степенью бакалавра.
— Это интересно. Какая тема?
— Палеографическое исследование эволюции заглавных букв в минускульном письме девятого века…
— О ла-ла! — с уважением воскликнул Кортец. — А что это за письмо? Кто его автор?
— Вы невежда, месье Кортец! — просипел Бибевуа, не переставая строчить свою статью. — Это не чье-либо личное письмо, а тип латинского рукописного письма. Выражаясь современным языком, это шрифт, которым написано большинство рукописей латинских классиков…
— Понимаю, профессор. Я пришел не вовремя, но… видите ли, у меня примерно та же тема, — стараясь говорить возможно мягче, сказал Кортец.
— Тоже статья?
— Нет… Консультация… Со мной древняя рукопись.
Бибевуа перестал писать и повернулся к нему всем телом:
— Покажите.
Кортец передал ему пергамент, оставленный Джейком Бельским. Теперь пергаментный лист был прикреплен углами к ватманской бумаге, и таким образом его обратная сторона была закрыта.
Бибевуа поправил очки и пронзительным взглядом впился в текст. Через минуту он поднял голову и посмотрел на Кортеца. Тот молча ждал.
— Подделка?… — тихо спросил Бибевуа.
Кортец развел руками:
— Не знаю. Это вы должны мне сказать.
Бибевуа вскочил, подбежал к настольной лампе и вновь сунул свой острый нос в пергамент. Затем, суетливо зашарив по карманам, он извлек лупу. Кортец с интересом следил за его движениями.
Бибевуа долго разглядывал лист в лупу. Он был явно взволнован.
— Невероятно! — пробормотал он наконец. — Подлинник! Вы знаете, что это?
Кортец неопределенно шевельнул мохнатыми бровями:
— Приблизительно…
— Это первая страница книги, которую считают погибшей. Вместе с другими сокровищами византийской столицы она была вывезена в Рим из Константинополя в середине пятнадцатого века. Дальнейшая судьба ее неизвестна! — Голос Бибевуа звучал патетически. — Этому пергаменту цены нет. Как он к вам попал?…
— Я вам потом расскажу, профессор, — уклончиво ответил Кортец. — А что здесь написано?
— Извольте! Вот точный перевод: «Киклос. Антология византийских поэтов. Эпиграммы элегические, сатирические и любовные, собранные Агафием, юристом и поэтом».
