по лезвию бритвы» (1982).
Лос—Анджелес 2019 года. И что же это за дыра! Большинство жителей Земли, за исключением явных неудачников, давно переселилось на другие планеты. Да и кто бы упрекнул их за это? В Лос—Анджелесе 2019 года все время идет дождь. К тому же иные миры привлекательны не только с точки зрения климата. Большинство работ, за которые не хотят браться люди, выполняют здесь так называемые репликанты — порождение генной инженерии, нечто среднее между роботом и организмом. Репликанты почти не отличимы от людей, однако превосходят их в силе, ловкости, выносливости и уж, конечно, в сообразительности. Репликанты были созданы в лабораториях корпорации Тирелла для выполнения опасных, тяжелых и просто малоприятных работ за пределами Земли. В этот список входят профессии полицейского, солдата, дворника и т. п.
После восстания репликантов на иных планетах — нечто вроде «Репликанты всех планет, объединяйтесь: вам нечего терять, кроме своих грязных работ!» — все представители этого типа существ изгоняются под страхом смерти с Земли. Тех репликантов, что осмелились тайком вернуться на Землю, выслеживают и уничтожают особые группы солдат. Их—то и называют бегущими по лезвию бритвы.
А убийство репликанта, как сообщает нам рекламная надпись в самом начале фильма, считается не казнью, а устранением.
И вот на Землю, смешавшись с остатками ее населения, проникают четыре репликанта — Рой, Леон, Прис и Зора. Все они относятся к модели Нексус VI, т. е. являясь лучшими в своем роде. Возглавляет их команду Рой, солдат по профессии. Дэрил Ханна играет в этом фильме Прис — девушку—репликанта, к которой неравнодушен Рой. Этой четверке удалось захватить космический корабль. Уничтожив его команду и всех пассажиров, они направляются к Земле, желая попасть в Лос—Анджелес. Зачем им это нужно? Дело в том, что в каждого репликанта при создании был вживлен специальный ограничитель жизни. Элдон Тирелл, которого можно было бы назвать «отцом репликантов», поясняет по ходу фильма, что такое ограничение было внесено из—за развития в репликантах эмоций, каковых роботам, даже такого высокого класса, иметь не положено. Однако спустя некоторое время у репликантов начинает вырабатываться эмоциональный отклик на окружающую действительность. И поскольку мало кому хотелось бы, чтобы вокруг толпились репликанты, обуреваемые эмоциями — такими, например, как ненависть к своей грязной работе и неприязнь к людям, обрекшим их на такую работу, — в каждого робота заранее был вживлен ограничитель, не позволявший им жить более четырех лет. Рой, Прис, Леон и Зора прожили уже по три года из отпущенных им четырех. И вот они прилетают на Землю, надеясь каким—то образом увеличить этот срок. Как об этом заявляет сам Рой при встрече с Элдоном Тиреллом: «Я хочу жить дольше, ты, ублюдок!»
Харрисон Форд играет в этом фильме Декарда, одного из «бегущих по лезвию бритвы». Сам он вроде как не желает возвращаться к своей профессии, но бывший босс вынуждает его к этому при помощи шантажа. Во время розысков Декард встречает девушку—репликанта, которая и не подозревает о том, кто она такая. Декард влюбляется в нее, и в итоге это помогает ему лучше понять, что представляют собой те, за кем он охотится (что не так уж и плохо, ибо, как можно понять из книги Филиппа К. Дика, легшей в основу данного фильма, Декард и сам принадлежит к этой категории). Выясняется, что репликанты по природе своей — весьма восприимчивые существа, причем как в эмоциональном, так и в интеллектуальном плане. Они ясно осознают, что все они смертны, и боятся скорого конца. Именно об этом — о неизбежности смерти — и повествует фильм Ридли Скотта.
Как бы то ни было, но все возрастающая уверенность Декарда в подлинной природе репликантов не мешает ему расправляться с большинством из них. Правда — и об этом тоже стоит упомянуть, — делается это прежде всего в целях самозащиты. Во всяком случае, окончательное преображение Декарда происходит в тот момент, когда Рой, имевший возможность убить своего врага, оставляет его в живых. Сам Рой вскоре после этого умирает, подведя итог своей жизни в одном из самых трогательных за всю историю кинематографа предсмертных монологов: «Я видел то, что вам, людям, и не снилось. Я был в том сражении у созвездия Ориона, когда корабли сгорали один за другим. Я видел, как лучи танцуют у ворот Таннгаузера. Теперь же все эти мгновения будут утеряны в вечности, как слезы под дождем. Время умирать».
Смерть — это плохо?
В каком смысле смерть — это плохо? Причем плохо не вообще, а именно для того, кто умирает? Если говорить вообще, то смерть может быть даже благом — в противовес, например, перенаселению или как разумная предосторожность против генетических вариаций. А уж смерть некоторых конкретных людей, таких, например, как Гитлер или Усама бен Ладен, тем более может считаться благом для всего человечества. Но за исключением очень редких случаев смерть не несет в себе никакой выгоды тому, кто умирает. Напротив, принято считать, что она причиняет вред этому лицу. Так думал Рой и все репликанты, и так же считает большинство людей.
Разумеется, мы не обязаны разделять подобную точку зрения. Смерть наносит урон тому, кто умирает, лишь в том случае, если это и в самом деле колец, завершение существования данного конкретного лица. Но возможно, что все обстоит совсем иначе. Не исключено, что все мы попадем на небеса, где и будем жить вечно, наслаждаясь неземным блаженством (или не все, а только некоторые из нас). Но я лично все же склонен думать, что смерть — это конец. Если же вы принадлежите к тем счастливчикам, которые не могут поверить в это, тогда вам просто следует переформулировать вопрос: почему мы склонны считать, что завершение существования — когда бы оно ни произошло — это плохо} Почему смерть, или прекращение нашего существования, попадает в категорию негативных явлений? Если же вы полагаете, что людям и в самом деле суждено жить вечно, тогда спросите себя: если бы смерть все —таки наступила, была бы она в этом случае чем—то плохим? И если да, то почему? Мы все так воспитаны, что привыкли считать подобного рода вопросы чем—то неприличным. Ну почему бы, скажете вы, мне не сформулировать это как—то иначе — не столь прямолинейно? Но на самом деле я не собираюсь говорить о смерти только ради нее самой. Я куда больше заинтересован в том, почему жизнь — хорошая штука, а не почему смерть — плохая. Рой и прочие репликанты стремились избежать скорого конца, потому что хотели дольше жить. А в основе этого желания, без сомнения, кроется убеждение в том, что жизнь — это здорово (с чем, я думаю, согласятся не только репликанты, но и большинство людей). Смерть отнимает у нас жизнь. И если уж нам удастся выяснить, почему смерть — это плохо, одновременно мы сможем понять, почему жизнь — это хорошо. Иными словами, осознав цену того, что отнимает у нас смерть, мы в то же время поймем цену жизни, а это, в свою очередь, позволит нам хотя бы немного приблизиться к ответу на вопрос, с которого мы и начали эту книгу: в чем заключается смысл жизни?
Аргументы эпикурейцев
Давайте попытаемся понять, почему смерть — это плохо. На самом деле разобраться в этом не так— то легко, как может показаться. Проблема заключается в том, что смерть неизбежно происходит вне жизни. Как заметил философ Людвиг Витгенштейн, смерть — это предел существования, следовательно, она не может находиться в самом существовании — точно так же, как граница зрительного пространства не может быть расположена внутри этого пространства. Любой рубеж, к чему бы он ни относился, всегда находится вне того, что он ограничивает, иначе он просто не был бы рубежом.
Согласившись с подобным утверждением, мы неизбежно окажемся перед тем самым аргументом, который использовал греческий философ Эпикур, пытавшийся доказать, что смерть не может причинить нам вреда. Суть его утверждений заключалась в следующем.
Смерть не в состоянии причинить нам вреда, ибо, пока мы еще живы, смерти просто—напросто нет. Когда же мы умираем, не остается того, кому можно было бы причинить вред. Смерть не может нанести нам урона, пока ее еще нет. Когда же она наконец приходит, исчезнет тот, кто мог бы пострадать от нее. Но если смерть не в силах причинить нам вреда, значит, смерть — это не так уж и плохо, во всяком случае, для того, кто умирает.
