– Я уже провел экспертизу, – сказал он, – и она подтвердила, что именно из этого пистолета была застрелена Котова. Бесспорно, вы можете повторить ее, но результат не изменится. Вот результат экспертизы. Но самое интересное в нем, – Евстафьев снял очки и окинул зал глубоким, настороженным, повелительным взглядом – и все, повинуясь этому взгляду, затихли, – не то, что именно из него стреляли в Котову, хотя это сам по себе факт оглушительный... Но то, чьи именно отпечатки пальцев на нем обнаружены. Вот что интересно.
– Вы не имели права проводить подобную экспертизу! – вскочил Скляров. – Это в юрисдикции суда!
– Осмелюсь вам заметить, господин государственный обвинитель, что это дело, как я уже отмечал неоднократно, ведется с таким колоссальным нарушением процессуально-правовых норм, что, образно говоря, лишняя дробина не убьет слона. Отбрасывая риторику, можно просто предложить вам повторить эту экспертизу – с уверенностью, что вот уж теперь ее результаты фальсифицированы не будут.
Скляров негодующе открыл было рот, но Евстафьев опередил его:
– Я вызвал свидетельницу Смоленцеву. Неудобно заставлять даму ждать, гражданин обвинитель. Итак, – он повернулся уже к Алисе, – если вы утверждаете, что Котову застрелил именно Свиридов, то должны знать, из какого именно пистолета он ее застрелил. Не так ли?
– Да. Но я могла и не разглядеть, учитывая мое состояние в тот момент. Я и не разглядела, – дерзко ответила та.
– Бесспорно, я могу согласиться с вами в том, что вы могли не определить марку оружия. Но цвет-то вы должны были запомнить!
– В таких эксцессах иногда забываешь собственное имя.
– Это не ответ. Уж вы-то как раз вспомнили не в меру много. Я задаю вам вопрос: признаете ли вы, что Свиридов держал в руках пистолет серебристого цвета, достаточно редко встречающийся в нашей стране?
Алиса замялась и повернулась к Склярову.
– Протестую. Это к делу не относится, – моментально отреагировал тот.
Евстафьев криво улыбнулся:
– Вот уж что-что, а это как раз относится. Но не буду спорить. Просто не имеет смысла. Потому что на рукоятке пистолета, на его курке и даже на дуле обнаружены отпечатки пальцев только одного человека. Я не буду утверждать, убийца он или нет: это дело суда, – с нескрываемой иронией добавил он. – Но факт налицо: на пистолете обнаружены отпечатки пальцев... Смоленцевой Алисы Владимировны!
Скляров снова вскочил со своего места и взревел:
– Что-о?!
– Прошу вас, – невозмутимо проговорил адвокат Евстафьев и протянул прокурору лист с распечаткой результатов экспертизы.
Чем дальше тот читал, тем больше бледнело и вытягивалось его холеное лицо, тем больше дрожала большая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.
Наконец он, протянув листок судье, сел на свое место, и пробормотал:
– Этого не может быть...
Но самое большое воздействие оглашенный Евстафьевым факт оказал на трех людей: Свиридова, который, казалось бы, безучастно сидел на скамье подсудимых, а теперь вскочил и заметался, как лев в клетке, схватившись руками за голову; Смоленцеву, посмотревшую на адвоката бледным, ничего не выражающим взглядом, каким смотрят на привидение, и Котова.
Последний, казалось, был потрясен больше всех – его массивное рыхлое лицо побагровело, дернулись и помутнели маленькие красные глазки-буры, из мощной груди вырвался с присвистом страшный хрип...
Судья ознакомился с результатами экспертизы, повертел в руках пистолет и проговорил, обращаясь к Смоленцевой:
– Как вы объясните только что вскрывшиеся факты?
Губы Алисы дернулись, пытаясь что-то сказать в свое оправдание... Но ее опередил чей-то хриплый, густой, болезненно надтреснутый и словно изменивший его владельцу голос:
– Ничего не надо объяснять. Я объясню. Я хочу дать свидетельские показания.
...В зале, выпрямившись в полный рост, стоял и мутно смотрел и ничего не видел вокруг себя Филипп Григорьевич Котов, Кашалот.
– Я объясню, – повторил он и, оттолкнув попытавшегося было задержать его Медведева, направился к Алисе.
Сжавшись, она посторонилась, уступая ему место, и почти прижалась к охраннику.
Котов посмотрел на судей, на Свиридова и с трудом заговорил. Весомо и отчетливо раскатывалось каждое его слово в мертвой тишине зала.
– Я думаю, повторная экспертиза не нужна. Такой адвокат, как господин Евстафьев, не станет вводить в заблуждение, предлагая не проверенные сто раз данные. Смоленцева может ничего не говорить. Я и так знаю, что она виновна. И знал до того, как адвокат... э-э-э... Евстафьев обнародовал результаты экспертизы. Вот так.
В зале продолжала царить тишина...
Только голос Кашалота продолжал хрипло, рывками проталкиваться сквозь эту ватную тишину:
– Вчера я узнал, что мою дочь никто не похищал. Кажется, в этом состоит первый пункт обвинения... э- э-э... Свиридову? Да? Так вот, моя жена Анжела Котова рассказала мне, что похищение было разыграно – от и до. Просто с целью выжать из меня побольше бабок... миллион гринов. И этот миллион они должны были поделить на четверых. Исполнитель, моя дочь, моя жена, – его губы страдальчески скривились, выговаривая эти слова, – и моя любовница. Вот эта женщина, Смоленцева. Для осуществления этого плана они наняли профессионала высокого класса – вот его, Свиридова – и... дальше вам все известно.
Меня облапошили как младенца. И я бы ничего не узнал, не произойди это несчастье... сучки передрались, и одну из них застрелили... мою дочь, Лену. А позавчера вот эта женщина, Смоленцева, пришла в мой дом и предложила мне сдать Свиридова за списание своих долгов. Вот и все. А теперь оказывается, что и Лену убила она... шалава.
Лицо Котова стало просто страшным, когда он захрипел и протянул руку за платком, который протягивал ему Медведев; пот лился с Кашалота ручьями, и платок не мог осушить их – он только промок насквозь в два счета.
Тяжело рухнув в кресло на переднем ряду, Кашалот начал утирать пот со лба.
Как только он умолк, в зале поднялся шум, быстро переросший в беспорядочный галдеж и суматоху. Судье и охране стоило немалых трудов установить хотя бы относительную тишину.
Алиса стояла, словно пораженная приступом столбняка. С ее лица, как влага под палящим солнцем, улетучилась вся надменность. Но – странное дело! – адвокат Евстафьев рассматривал ее не с презрением и торжествующим вызовом победителя, а с каким-то почти детским любопытством, словно пряча во взгляде какую-то заветную, внезапно остро и ярко озарившую мозг мысль.
Наконец водворилась тишина.
– Гражданка Котова может подтвердить сказанное вами? – спросил судья, глядя на Кашалота.
– Не может.
– По какой причине?
– По причине своей смерти. Она умерла вчера вечером от сердечного приступа, – произнес Кашалот, не отрывая многозначительного взгляда от лица Алисы.
Смоленцева содрогнулась.
– Гражданка Смоленцева, вы можете подтвердить сказанное гражданином Котовым?
Алиса подняла взгляд на прутья клетки, туда, где в обжигающе-темной тени белело пепельно-бледное лицо Свиридова. Вероятно, она вспомнила, что вот так, много лет тому назад, его, Владимира, тоже поставили лицом к лицу со страшной правдой – когда она в упор спросила:
– Это правда? – разумея, правда ли, что он убил ее родителей...
И, вспомнив это, она подняла голову, как он тогда, и сказала то самое – короткое и единственно возможное – слово:
– Да.
