Эффект был неожиданным: странный мужичонка отскочил от нее, как если бы увидел в углу своей ризницкой клубящегося зелененького чертика с возмутительным плакатом «Долой антиалкогольную кампанию!» Потом посмотрел на Аню сначала левым, потом правым глазом и сказал с максимальной серьезностью:
– Тебе не идет так говорить. Как будто тебя кто-то принуждает так говорить.
«Еще бы не принуждали!» – подумала Аня. Но вслух сказала:
– Значит, не идет?
Но тот уже забыл, что отгружал несколько мгновений назад.
– Идет! – провозгласил он. – Едем в «Белую гору»! Идет!
– Какую «Белую гору»? – недоуменно спросила Аня. – Ты о чем, Леня?
– А разве мы не договорились свалить отсюда и ехать в «Белую гору»? Нет? Ну и память у тебя, Светка!
...Кто бы, о господи, говорил!
– Одну минуту, – сказала Аня. – Подожди, Леня, сейчас я приду. Приду.
Тот кивнул и, захватив здоровенной пятерней наполовину опустошенную бутыль текилы, поднес ее ко рту.
– Ты что от него отошла? – резко спросил Дамир. – Я за вами внимательно наблюдаю. Ты правильно села: этот столик виден как раз посередине монитора.
– Он предлагает мне уйти отсюда, – тихо сказала Аня. – Ему тут не нравится. Говорит, душно.
– Уйти? Куда?
– В «Белую гору» какую-то. Не знаю, что это и за место такое.
Дамир резко повернулся на каблуках, так резко, что под ними взвизгнул пол.
– Куда?
– В «Белую гору». А что?
– В «Белую гору»? Очень хорошо. Он так и сказал – в «Белую гору»?
Аня кивнула.
На смуглом лице Дамира проступил румянец, узкие ноздри хищно раздулись, и он стал похож на гончую, которая взяла долгожданный след.
– Очень интересно, – выговорил он сквозь зубы. – Очень интересно. Как будто разыгрывают пьеску, а не путают... а не путают след. Очень интересно.
– Ты что, Дамирчик? – спросила Аня.
– Ничего! А ты что... ты что, не знаешь, кому принадлежит эта «Белая гора»?
– Н-нет. Кому?
– А у тебя никаких ассоциаций название не вызывает, нет? «Белая гора»? Гора... белая? Снежная... ледяная?
Аня шевельнула губами и вскинула ресницы: Дамир теребил сильными пальцами аккуратно выбритый подбородок и выжидающе смотрел на нее.
– Кому? Вайсбергу? Который сегодня...
– Да, который сегодня поставил нам ультиматум! – прервал ее Дамир. – Хитрожопый! Меня так и тянет высказать, что это вполне мог обставить он сам, чтобы...
Впрочем, это резкое «чтобы» стало последним словом в фразе: Дамир оборвал сам себя и подозрительно посмотрел на Аню, а потом сказал:
– Поезжай.
– В «Белую гору»?
– В «Белую гору», естественно, куда же еще... в монастырь?.. – брякнул Дамир.
– ...или замуж за дурака, – машинально договорила классическую цитату Аня: «Иди в монастырь или замуж за дурака!»
Дамир подозрительно посмотрел на нее:
– Что?
– Я говорю, что все поняла, – поспешно ответила Аня, оправляя на бедрах платье. – Только ты распорядись, чтобы Леонид и Коля нас выпустили.
– Само собой. Деньги за тебя он пусть уплатит Леониду. Ясно? Только ты не сразу его срывай. Пусть еще посидит полчасика. Поняла? И вот еще что – обо всем информируй меня немедленно. Если что...
Аня кивнула и отошла, а Дамир, проводив ее пристальным взглядом, пробормотал:
– Ах, Анька, Анька... подставили тебя так, что придется тебя, наверно, это самое... пожертвовать, как... ладью. Жалко, конечно, но что делать?
Они вышли из «Аттилы», когда было уже около двух ночи. Выходя, Аня оглянулась: «Аттила» навис над ней, словно непомерно разросшаяся, залитая неоном и облепленная горящими провалами арочных окон фигура того свирепого гунна, по имени которого был назван ночной клуб. Леня Никифоров, не переставая трещать и именовать всех обитателей клуба «христопродавцами», «богохульниками» и почему-то «отрыжкой дьячка Повсикакия», поймал такси и сунул туда непрестанно вертящуюся голову:
– Добрось до «Белой горы», сын мой!
– Московский педераст тебе сын, – нелюбезно ответствовал таксист, а потом открыл заднюю дверь и сказал:
– Садись. Полтинничек с тебя будет.
– Полтинничек? И, может, еще бля... бля-агословение в Судный день? – присовокупил Леонид, споткнувшись все на том же злополучном слоге «бла», на котором он буксовал еще в «Аттиле». – Заскакивай, Анька.
Наконец-то запомнил, как ее зовут.
Машина тронулась и, развернувшись, поехала в сторону Волги.
– А п-почему московский педераст? – важно осведомился у водилы отец Никифор.
– Что?
– А почему ты сказал, что м-московский... ик!.. педераст мне сын?
Тот повернул к горе-священнослужителю невозмутимое лицо типичного шоферюги и произнес:
– Потому что в «Белую гору», в которую ты собрался, приехал московский пидорский балет. У меня девка туда сегодня пошла... смотреть, как мужики там жопами и прочими органами трясут.
– Как – трясут? – не понял Леня.
– Да так – скидывают всю одежду и перед носом всяких пидоров и оголтелых дур, которые пришли на них пялиться, трясут. Московское стрип-шоу, говорю тебе.
– А-а-а, – протянул Леня. – Наверно, богоугодное зрелище. Ни разу не видел. А, ну да. Слыхал. У нас певчий один, этакий сюмпумпусик, от которого голубизной за километр несет, говорил что-то такое.
Аня сидела молча. Она в очередной раз выключилась из трескотни Лени. Что-то угрюмое, зловещее, чего раньше она никогда не улавливала, почудилось ей в последних словах Дамира и во всем его поведении, когда он отправлял ее в «Белую гору».
И еще – как он, Дамир, смотрел на нее.
Мертвыми глазами.
Словно ее, Ани, уже нет. Или скоро не будет.
И почему он приказал ей согласиться ехать с этим Леней в «Белую гору»? Почему он так вскинулся, узнав, что Леня приглашал ее именно туда? В заведение Вайсберга?
Или... или Дамир думает, что убийство Кислова было подготовлено и осуществлено людьми самого Вайсберга, а этот Леня – этот Леня и есть тот самый человек, который сделал свое дело и теперь линяет на территорию своего заказчика, Вайсберга... да нет, не может такого быть!
– Ты что такая мрачная, Анька? – не замедлил влезть пресвятой отец. – Как говорил мой друг и коллега Афоня Фокин...
«Господи, неужели даже этот безобидный шарик, этот Леня Никифоров, который, как нарочно, работает
