— Понимаю! Два миллиона долларов! Сможете жить в любой части земного шара.
Вилла на Мадагаскаре! Круглый год аромат весны! Сказочные плоды, сказочные розы! Роскошные женщины! Покорные рабы!
Лев спокойно спрятал сафьяновый бумажник во внутренний карман комбинезона.
— Вы слишком щедры. Впрочем, горбатого могила исправит…
Чарлей Гастингс рванулся к Солнцеву, вцепился клешами пальцев в комбинезон на груди, другой рукой схватил за горло:
— Отдайте! Отдайте! Я возьму силой! — Он сунул руку в задний карман.
Лев был начеку. Удар в скулу — и Гастингс покатился, не успев вытащить пистолет.
— Силой? Попробуйте силой.
Одну минуту казалось, что Гастингс убит. По лицу его разлилась зеленоватая трупная бледность. Потом он провел рукой перед лицом, будто отгоняя мух, чихнул, закряхтел и стал подниматься.
— Простите мою резкость… Мы просто не поняли друг друга… — Он протянул руку. — Итак, десять миллионов долларов чеком на любой европейский банк.
Лев не обратил внимания на протянутую руку.
— Я прошу вас, — сказал он, — не испытывайте больше моего терпения! Поняли?
Эти документы принадлежат всему человечеству.
— Понял! Пятнадцать миллионов! Пятнадцать! — на губах Гастингса показалась пена, как у бешеной собаки. — Пятнадцать! Подумайте!
Лев пожал плечами и взялся за ручку двери.
В это время из тучи вышли на посадку три авиаэскадрильи с монийскими опознавательными знаками. Вскоре генерал Гробз собственной персоной явился «засвидетельствовать почтение начальнику русской экспедиции кандидату наук Солнцеву». Лев сдержанно поблагодарил и сказал, что монийские граждане предупреждены и готовы к посадке на самолеты.
На льду развернулась походная канцелярия. Но сколько ни взывали офицеры, никто из освобожденных не хотел воспользоваться самолетами монийской авиации для возвращения на родину: все хотели лететь на советских машинах. Пришлось Льву объяснить, что советские самолеты могут взять только две тысячи человек, остальные будут вывезены с этого острова на ледоколе «Днепр», который прибудет сюда через неделю. Лишь после этого зарегистрировалось десять офицеров и сто девять бывших солдат монийской армии.
Чарлей Гастингс имел в кабинете своего самолета конфиденциальную беседу с генералом Гробзом. Генерал не узнавал веселого циника… Куда девалось мудрое спокойствие марабу? Перед генералом сидел взбешенный, близкий к помешательству человек.
— Теперь никакие фокусы не выйдут. Везите этих пленных прямо в Монию. Я позабочусь о встрече… Не в Кардию, а в Монию!
— Но ведь это зараза! — возмутился генерал.
— Действуйте! Ответственность я беру на себя.
— Проклятые большевики! — это было все, чем генерал мог отвести душу.
В это время заговорил репродуктор:
— Советская экспедиция приглашает всех желающих присутствовать при погребении останков русского моряка капитана Родионова, открывшего этот остров более ста лет тому назад.
— Пойдем послушаем, — сказал генерал.
— Пожалуй! — согласился Гастингс. — Интересно, как это русские открывали здешние края.
Похороны Родионова
На берегу из камня соорудили трехметровый гурий. На высоте человеческого роста в него вделана прямоугольная пластинка из нержавеющей стали, на которой Надя тщательно выгравировала:
Иринин, Рыбников и Федоров заканчивали цементирование памятной доски, когда вокруг гурия начали собираться толпы освобожденных. Пришли также монийские солдаты из экипажей самолетов. Даже арестованные охранники Подземного города толпились вдали: по-видимому, конвойные перевели их поближе, чтобы самим хоть издали наблюдать церемонию.
От «Светолета» отделилась небольшая группа: приближались Солнцевы — отец, сын и Надя. У машин маячила лишь внушительная фигура Гарри, оставшегося их охранять.
Тысячи глаз устремились навстречу Солнцевым. Гастингс скривил синие губы и чуть толкнул локтем генерала:
— Берите, генерал, урок квалифицированной пропаганды… Сейчас начнется.
— Да, это они умеют.
Но никаких речей не было. Русские молча склонили свои головы перед прахом земляка, и в этом было много скорби и достоинства. Точно по команде, все присутствующие обнажили головы. Лишь Гастингс и генерал Гробз остались в шапках.
В торжественной тишине прошло несколько минут. Наконец, русские подняли головы. Загремели выстрелы из винтовок и автоматов. Моро, выстроив в две шеренги отряд освобожденных, громко командовал:
— Рота, пли! Пли! Пли!
Дружные залпы следовали один за другим.
Надя укрепила красный флаг СССР на вершине гурия. Народ стал расходиться.
Освобожденные долго оглядывались на флаг, полыхавший ярким пламенем на фоне ледкика.
Экипаж «Светолета» занялся приготовлениями к отлету. В это время ко Льву подошел Симху-Упач. Он церемонно поклонился.
— Простите, господин, я не знал, что вы — русский. Русские всем помогают, помогите и моему племени. Мы хотели жить сами: что добудем, то наше. Пусть хуже, но без хозяев — сами себе господа. Я жил долго среди белых, не думайте. Я вернулся к своим, и они сказали: «Надо уйти подальше от этих страшных людей и их порядков: прирученных молний, огненной воды, железных собак и других гибельных вещей». Но чем дальше, тем труднее становилось. И вот от нескольких тысяч человек племени осталось только пятьдесят. Нам, добрый господин, нечем жить, нечем кормиться. Охота становится все хуже: зверя уничтожают военные. А они всюду. И мы тоже стали как звери — день и ночь ищем пищу и не находим. В этом году совсем худо. Запоздали мы, дороги нет и, на наше несчастье, мы подобрали того белого, которого на ваших глазах растерзали другие белые. Он заслужил свою смерть. Это был очень нехороший человек. Он разорил наше племя, загнал собак. Обещал здесь за все заплатить, кормить обещал. И вот рыжего господина нет, у нас собак нет, и племя мое обречено на гибель… Рыжий господин разорил наследие наших предков, взял с могильника мамонтовые и моржовые бивни. Теперь, по распутице, эскимосы тащат где-то эти бивни, а провизии у них не было еще три дня тому назад. Я прошу вас, могучий русский человек из страны Советов, спасите от смерти остатки племени. Возьмите нас в свою счастливую страну. Здесь нам нет жизни.
Лев обещал подумать, чем можно помочь племени, и присоединился к друзьям, ожидавшим его с обедом.
Все были еще под впечатлением похорон Родионова. А Лев невольно думал о шамане. Рассказ старика показался ему искренним. Шаман, слуга суеверия — лжец, хитрец, эксплуататор темных соплеменников. Но этот хоть и видно, что хитер, а все-таки обладает чем-то, внушающим доверие. Да и хлопочет он не о себе…
