ремень, да и сколько ему всыпали, Дан не знал, как-то не до счета было, но уж не менее двадцати. Даже сейчас, через сутки интенсивного лечения у элитных врачей, то есть лучших лекарей, сидеть на битом месте было больно.
В трактир с хохотом ввалилась толпа сынков. Сразу видно – зажравшиеся мажоры. Подражатели тем, за внутренней стеной, куда они не попадут никогда. Во внешнем городе сословия порой перемешивались, хотя и нечасто, отсюда туда попадали разве что торговцы да некоторые мастеровые, и то на часок.
«Вот сейчас они пристанут, их пятеро, а я хоть и зол, но пьян, и отметелят они меня – мало не покажется. Может, даже проблему решат… радикально», – подумал Дан почти с надеждой, но сынки его разочаровали: поглазели немного и устроились за другим столом. А, ну да, добротная и не без изысканности куртка, а рубашка под ней не серая простонародная, а нарядная белая. И бабские кружавчики по краю отложного воротника и манжет.
А хозяин – дурак. Или скотина. Мог бы и сам вино подать, а не служанку, дремавшую в кухне, будить. Она не красотка, конечно, но вопрос красоты уравновешивается количеством выпитого. Сынки немедленно начали ее лапать за разные места, затащили в угол, один уже и под юбку полез. Бедная девица (Дановых лет и никак не манекенщица, если о фигуре) даже не визжала, а только отталкивала наглые руки и с ужасом повторяла: «Ой, мама, ой, мама», и концентрация ужаса в голосе все нарастала. Скоты.
Дан выбрался из своего теплого угла, остановился посреди зала и скучно сказал:
– Девку – отпустить. За вино – заплатить. Самим – выйти вон.
Хозяин сдавленно ахнул и принялся подсчитывать потенциальные разрушения. Сынки, разноголосо оря, вылезли из-за стола и затеялись было окружать Дана, но как-то вдруг передумали, замельтешили и потянулись к выходу.
– За вино – заплатить, – напомнил Дан. Один из шпаны бросил на стол несколько соток и скоропостижно исчез за дверью. Что это с ними?
Дан вернулся к своей кружке. Местный глинтвейн был вкусным. Пахло гвоздикой и, кажется, имбирем. А может, и не имбирем. С кухни потянуло пирогами. Чего это посреди ночи пироги?
Хозяин постоял напротив и сел.
– Спасибо, парень.
– Не за что, – удивился Дан.
– Не за что? Да я сам тебя испугался. Видел бы ты свои глаза.
Дан повспоминал свои серые… ну, ладно, синие глаза. Довольно темные. Вот ресницы длинные, девушки завидовали. Нормальные глаза. Красивые. Но не убийственно. И уж точно не пугающие. Хозяин грустно улыбнулся.
– Они болваны, но не полные дураки. Они видят, когда человек готов убивать и умирать, но не готов отступать. Ты приходи. Я тебя бесплатно покормлю. У меня кухарка…
Дан подтянул рукав куртки. Увидев браслет, хозяин только головой покачал.
– А почему ночью пироги пекут?
– Ночью? Да вот-вот рассветет, парень. Булочки пекут. И хлеб.
– Булочки в бесплатную еду входят? А то все каша и каша… Хорошая, каша, конечно, просто надоело.
Хозяин без слов принес ему целую гору булочек. Сердце екнуло. Бабуля на Пасху и родительский день пекла таких «жаворонков» с изюмными глазками. Маленьким Дан обожал смотреть, как ловко она сворачивает тестяную колбаску в этакий крендель, и углублять в выступающую «головку» две изюминки…
Все, Данила. Нет бабули. То есть
Готов убивать и умирать. Чепуха. Вот так пятеро поддатых молодых амбалов посмотрели и враз увидели, к чему он готов. Глаза у него, понимаешь.
А ведь готов. Главным образом умирать, черт возьми, но и убивать тоже – готов. Как мало, оказывается, надо человеку, чтоб слетела шелуха цивилизованности! Чтоб вино ударило в виски, пояс оттягивал солидный ножик с поэтическим названием «кинжал», чтоб стыл в памяти хруст ломаемого позвоночника и ныла битая задница…
Следующие несколько дней прошли в тумане. Нет, он не ударился в запой, хотя пил много, но не водки, а вина – его надольше хватало. Не станешь ведь маленькими глоточками смаковать водку. Особенных мыслей не имелось. То ему хотелось удавиться, но вспоминалась напряженная и неподвижная до неестественности спина вампира, отказавшегося от дармовой выпивки. То хотелось поплакаться в жилетку хоть кому-нибудь, хотя после пропажи Сашки таковой жилетки не имелось. То давило горло пережитое унижение, то распирал голову ужас под названием «я убил». Единственным утешением и утешителем был дракон, во время патрулирования неизменно приводивший стражу к Дану, а раз просто сбежавший из своей драконьей конуры и целеустремленно притопавший в казарму… Вот уж когда они наговорились по душам! Дан обнимал шершавую гибкую шею и сетовал на жизнь, а дракон в ответ посвистывал, шипел и клекотал, и Дану даже слышался в этих звуках некий смысл. Правда, непонятный. Дракона, не имевшего имени, Дан назвал Шариком. Просто так. Первое пришедшее на ум собачье имя. Кто еще способен понимать и сочувствовать, при этом кладя голову на колени или облизывая всю физиономию? Собака. Вот и стал длинный и никак не пушистый крылатый крокодил Шариком. И ведь сразу понял, что это – его имя, реагировал, тоже как-то по-собачьи. Ушами не шевелил, потому что их и не было, но голову набок склонял и вообще…
Потом Дана вызвали в управление патрульной стражи и сурово велели не приваживать животное. А животное, учуяв Дана, разнесло конуру, то есть вольер, и явилось, чтоб объяснить начальству его крайнюю неправоту. И объясняло, пока Дан не гаркнул: «Шарик, сидеть!» Дракон попереступал лапами, задумчиво посмотрел на Дана и сел. То есть припал на задние лапы и оперся на хвост. И глянул вопросительно: так? я молодец? Дан почесал длинную морду, и Шарик заурчал – новый был звук, сильно похожий на шум работающего мотора дорогой иномарки.
Начальство (усатое пуще подчиненных) долго-долго молчало, потом жестом отпустило обоих, озирая разнесенную в щепу мебель. Дан отвел дракона куда положено, хотел было велеть «Место!», но подумал, что приказ может быть понят слишком буквально и патрульным потом просто эту тушу с «места» не сдвинуть. Записаться, что ли, в проводники служебно-розыскного дракона? Ага… Тут лет десять надо простым алебардистом отслужить, чтоб попасть в драконий патруль.
В общем, еще в доме Литов он понял, что не будет вешаться. Самое трудное – первое время, потом организм начинает адаптироваться, причем целиком, включая и эфемерную субстанцию под названием «душа», поболит, а потом перестанет, будет ныть, как старая травма к дождю. Что уж теперь…
Он собрался сходить к Гаю доложиться, что внял его просьбам и решил-таки пока не умирать, когда в казарму вломились благородные. Те же самые и с той же целью.
– Ее светлость полагает, что ты образумился, – оглядев Дана, сообщил один. – Ну, сам пойдешь или тащить?
Кинжал против катаны и нет живого щита.
– Сам пойду, – изо всех сил стараясь быть благоразумным, проворчал Дан. – Совсем герцогиня заскучала?
Удивительно, но ему даже в зубы не дали. Эффект приличной одежды и бритой физиономии. И чистых ногтей. И совершенно натуральных светлых локонов, а не того, что кавалер с катаной мечтал сотворить на своей голове. В существенно облачную погоду.
Или готовность убивать и умирать так и висит в его глазах? Настроения нет. Ни на то, ни на другое.
– А что твой вампирчик? Живой? – почти дружелюбно спросил скверно завитой.
– А с ним что-то должно было случиться?
– Говорили, у вас тут «истребители» появлялись. Шайка столичных дураков. Злить вампиров? Они терпят-терпят, а потом никого не пощадят.
– Вообще никого нельзя доводить до крайности, – пожал плечами Дан и снова не получил в зубы. Кавалеры переглянулись и почему-то загрустили.
