знает. Скорее всего уже притерпелся. И когда из своего маузера какому-то усатому пулю в лоб всадил, а она тому мозги через затылок вынесла, то уже нормально было. Привычно как-то. А Сева молодец! Просто великолепный офицер, знающий. Не зря он моих бойцов заставил отсечную позицию между холмиками выкопать, мы там столько этих идиотов положили, что даже ручейки потекли, красные. Из крови. Начало они из под груд разорваного мяса брали. Вперемежку с амуницией. А те лимонники, что в танкетке сидели, даже и выскочить не успели, вон, до сих пор палёным воняет, и привкус во рту сладкий какой-то. Тьфу! Но угомонились вроде… Уже час, как не лезут. Может, обедают? Ого! Время-то к ужину… Сколько же мы, интересно, накрошили? Думаю, человек двести точно уложили, если не больше, да две танкетки, о! Вон кто-то шевелиться, сейчас я его… нет, ну какая же классная штука этот маузер! Точнёхонько в глаз, даже каску сорвало. Ого… А что это там жужжит вдалеке? Наши идут, вон на плоскостях молнии чёрные в белом круге… А машины какие-то новые… Я таких ещё не видел, да это же… Ага, герр майор сразу узнал, ещё бы — как всегда: их работа, наш мотор, СБЮ-2. Новейшая разработка. Семьсот кило бомб, три МГ оборонительного вооружения, да скоростёнка — почти четыреста восемьдесят в час. Куда там моему восемьдесят шестому с ним тягаться. И истребители сопровождения, наши «Мессершмиты-109» и «И-16», сейчас они кому-то дадут прикурить… Эй, панцерманн! Смотри, «Кертисс» горит! И хорошо горит… Так… Пилот выбросился… сейчас я его… Готов! Матерь Божья! Это же что они творят то? Этот «Девуатин» вообще в клочья, только плоскости в разные стороны… Чего? Опять лезут? Подвинься, панцер, дай-ка мне пулемёт, я им покажу, как стреляет верный член НСДАП… А что это там с тыла? Наши, говоришь? Ага, точно! Вон и «Т-II» разведывательные спешат, и «двадцать шестые» карабкаются…
В общем, выручили нас русские партайгеноссе. Как и обещали. Только первые панцеры до нас добрались, как сразу запихали в машину, и в тыл. А там… Пришёл я в себя уже в родной казарме, на своём аэродроме. Голова — как будто её свинцом залили, а рядом взвод механиков поставили, и они её, бедную, кувалдами рихтуют. Потрогал, вроде целая, не расколотая. Стал вспоминать, что после освобождения было, но только до четвёртого стакана дошёл, всё, больше ничего не помню. Это мне уже потом сказали, что я встал, чтобы ответный тост сказать, да прямо на спину и рухнул. От избытка эмоций развезло сразу… Ну, поднялся я кое-как, пошёл себя в порядок приводить, в умывальную, да дневального свободного за кофе отправил в столовую. А как глянул на себя в зеркало, тогда сразу понятно стало, почему он на меня с таким ужасом смотрел… Фонарь мой уже вообще-то сходить стал, но когда синее обрамление на натурально зелёной помятой роже… Смотрится, конечно, жутковато, если честно, то никогда ещё таким себя не видел. Умылся я, побрился, пошёл, форму сменил, а то меня как привезли, грязного да потного, так и положили на койку. Тут и кофе мой подоспел, горячий, крепкий. Глотаю, и чувствую, как сразу опять нормальным человеком становлюсь. Красота просто! Допил, значит, тут дневальный мне почтительно так докладывает, мол, командир наш, лично генерал-майор Хуго Шперрле осведомлялся о моём состоянии, и просил явиться к нему после завтрака. Мне прям неудобно стало, глядь на часы — какой там завтрак, давно уже обед прошёл! Подхватился я, и бегом в штаб, а там дым столбом, только посуда звенит, да песни льются из всех окон: к нашим командир русских добровольцев приехал, сам генерал-лейтенант Врангель, вместе со штабом. Увидали меня, сразу прямо в лоб и выдали, что представили они, корпус «Витязь», меня вместе с Севой к высокому их ордену, Николая Чудотворца, за подвиг наш героический, что мы от республиканцев отбивались. И что положили противника для ровного счёта сто семьдесят человек да две танкетки, а лошадей и вовсе, не сосчитать. И так мне интересно стало, это же где они столько мертвецов нашли на этом поле? Наверное, всех, кого при прорыве положили, нам на счёт записали… Тут главный летун с нашей германской стороны встал, сам фон Рихтгофен, и в ответном слове ещё масла на бутерброд намазал, толстым слоем таким: мол, мы, от лица командования легиона «Кондор» представляем обоих героев наших к Германскому Ордену, а в придачу — Золотой Испанский крест с мечами. Экипажи же наши, с обеих сторон, соответственно, Кресты Ордена заслуг Германского Орла пятой степени, и медали «За боевые заслуги». Причём вручать награды героям, то есть нам, будут соответственно статусу орденов в Москве и в Берлине. Лично Верховный Правитель, Александр Павлович Кутепов, и фюрер наш, Адольф Гитлер. Правда, подождать придётся, целых три месяца. До октября тридцать седьмого, одна тысяча девятьсот. Но это ерунда. И подносят тут они стакан, чтобы, значит, обмыл я, согласно русскому обычаю, награды и счастливое избавление от гибели неминучей. Глянул я на этот стакан, посмотрел, как там шампанское плещется, и так мне, как бы покультурней выразиться, плохо стало, и отказаться нельзя… руку протянул, все-таки, и выпил. Хорошо, что какая-то добрая душа мне кусок соленого хамона в руку сунула, а то бы там бы сразу и всё назад… меня всего передёрнуло, но чувствую, что легчает мне. На глазах. Тут Врангель поднялся, подошёл ко мне и руку пожал, крепко так, по плечу похлопал. Следом остальная свита потянулась, ну и наши, соответственно, а мне всё лучше и лучше становиться, гляжу, кое-кто уже поплыл перед глазами, землю, гады, раскачивать начали… Хорошо, заметил кто-то, что я поплыл, мигнул, увели меня… Одним словом, из госпиталя меня только через неделю выпустили, с диагнозом: алкогольное отравление на почве лёгкой контузии. С той поры закаялся с русскими пить столько, сколько они пьют. Лучше сразу пистолет достать и застрелиться, проще будет. И мучаться не будешь так сильно, и голове не так плохо!
Алексей Ковалев, «хефе дель батальон эспесиаль».[2] Пинос- Пуэнте. 1936 год
В тыл противника они вышли засветло: впереди проводники, за ними сам Ковалев, Мамсуров, Левина и испанец Буйтраго с ручным пулеметом. Следом шли еще десять человек, присланных по личному приказу Хосе Диаса. Все они сдавали экзамен «на зрелость» — первое боевое задание за линией фронта.
На спине у каждого белые лоскутки с привязанными к ним гнилушками. Ночь в Испании наступает быстро, и если нет луны, то сразу становится так темно, словно весь мир окунули в чернильницу. А гнилушки светятся в темноте и помогают не терять из виду идущих впереди, но и не демаскируют своим светом.
Они подошли к лесу. Стараясь идти бесшумно, двинулись дальше. Но в темноте Буйтраго зацепился ногой за корень и рухнул, растянувшись во весь рост. Алексей поднял руку, приказывая остальным остановиться. Прислушался. Все тихо. Бесшумно двигаясь походкой старого таежника, Ковалев подошел к проводнику, тронул за плечо. Когда тот обернулся, Алексей показал часы и постучал по ним пальцем. Сколько осталось? Проводник осклабился и показал три растопыренных пальца. Три часа. Ковалев махнул остальным: начать движение.
Чем дальше углублялись они в тыл франкистов, тем увереннее и спокойнее они шли. Через полтора часа Алексей объявил привал. Сели, скинули с плеч рюкзаки. Мамсуров наклонился к Ковалеву:
— Разрешите курить?
— Ночью курят только душевнобольные, — скривился Алексей, но, подумав, кивнул головой, — валяйте, только с соблюдением маскировки…
Бойцы курили по очереди, с головой накрываясь куртками. Алексей и Маша сидели в стороне. Маша доверчиво устроила свою голову на плече Ковалева и, кажется, дремала. А Алексей изо всех сил старался отогнать от себя мысль, бившую его электрическим разрядом вот уже второй день без передышки. Когда Мария заявила, что пойдет с ним в диверсионный рейд, его пронзило мучительное сходство ситуации с теми страшными событиями пятилетней давности. Он воспротивился этому всеми силами, но Берзинь сказал, что было бы нелогично разбивать такой прекрасный тандем как Ковалев и Левина, что это было бы просто преступлением, и что он утвердил назначение Левиной, и напрасно товарищ Ковалев забыл о партийной дисциплине. Алексею пришлось подчиниться. Теперь он сидел рядом с Машенькой и никак не мог успокоить себя…
Отдых закончился. Линия фронта осталась далеко позади. Странно, но Алексей не ощущал близости противника. Проводники были выше всяких похвал. Дорогу пересек ручей. Алексей подхватил Машу на руки, и шагнул в воду. Альпаргатас — тряпичные туфли — которые надели для бесшумного хода, промокли и у Ковалева сразу застыли ноги.
За ручьем их тихо окликнули. Здесь собирались вместе бойцы батальона специального назначения, переходившие линию фронта маленькими группами в разных местах. В точке встречи находилось более трехсот человек.
