производственном предприятии. В начальство выбился из рабочих, ходил в передовиках, эксплуатировал сразу семь токарных станков, зарабатывая бешеные по тем временам деньги — по восемьсот рублей в месяц. Даже имел правительственную награду — орден за трудовую доблесть. Грянула перестройка, завод обанкротился, и Сенин остался не у дел. Но жалеет он не столько об этом, сколько о том, что не успел пройти еще одну карьерную ступень — перейти в ЦК ВЦСПС — уж там бы он не затерялся — кто знает, может, сейчас бы в депутатах ходил! На жизнь Сенин зарабатывал посредничеством. Рынок, который сейчас эксплуатировал Караев, был арендован с его помощью.
— Кого башлять? — спросил Караев.
— Префекта, через третьих лиц, разумеется.
— Сколько он хочет?
— Полтинник сразу, и потом пять процентов с оборотов.
— Рожа не треснет у него с пятидесяти тысяч долларов… — лениво возмутился Караев.
— Старик, это недорого, — убеждал Сенин, — он дает аренду на пять лет, разбей на месяцы — там копейки получаются. Это приличный человек, уверяю тебя, его недавно назначили, поэтому он берет дешево; ты не знаешь, что в других районах творится. Деньги за год отобьешь, да какой за год! За полгода!
— А процент с оборота? — сопротивлялся Караев.
— Старик, ты меня удивляешь: во-первых, даже налоговая инспекция не в силах определить фактический оборот в коммерческой палатке, а ты хочешь, чтобы префект определил, тем более на рынке! А во-вторых, платить его не ты будешь, а твои арендаторы, включишь в арендную плату — и все дела.
— Твоя доля в этом полтиннике? — спросил Караев.
— Ну что ты, старик, я эти деньги отдам все, я у тебя на хвосте.
— Сколько ты хочешь?
— Мне как посреднику законные десять процентов.
— Пять тысяч долларов, — сказал Караев, — итого пятьдесят пять, на пять лет это, конечно, не так уж и много, но платить-то надо сразу. Я должен поразмыслить.
— Времени мало, — заявил Сенин, — буквально несколько дней, имей в виду, желающих на это место найдется предостаточно.
Караев задумался.
Причины для раздумий были. Первая — непредсказуемость московских властей, вторая — попустительство государства в отношении экстремистских и фашистских группировок; случаи избиения брюнетов в общественных местах стали обыденностью. Память народа, потерявшего около двадцати четырех миллионов человек в борьбе с фашизмом, оказалась слишком короткой. Долгосрочные инвестиции — вещь рискованная. Кто знает, не придется ли в спешном порядке уносить ноги из страны?
— Мне надо поразмыслить, — повторил Караев, — кстати, не называй меня стариком.
— Что это вдруг? — удивился Сенин. — Я тебя всегда так называл. Стареть, что ли, начал?
— Между прочим, — заметил Караев, — ты старше меня на три года, это во-первых. Во-вторых, у меня роман с молодой девушкой, и может развиться комплекс.
— Ух ты, — алчно сказал Сенин, — и сколько ей лет?
— Попрошу без зависти.
— Красивая?
— Врать не буду, девушка некрасивая, но молодая — двадцать три года ей, — честно признался Караев.
А ты знаешь, в этом есть свои положительные моменты, — глубокомысленно произнес Сенин. — Ты — мужчина видный, значит, ценить будет, верна будет, во-вторых, никто на нее не позарится.
— Насчет верности некрасивых — это миф, — возразил Караев, — как раз они первые тебе рога наставят, потому что им постоянно надо самоутверждаться.
— Послушай, старик, — назидательно произнес Сенин, — молодая девушка не может быть некрасивой. Это мнение умудренного жизнью человека, прислушайся к нему. Молодость — сама по себе красота. Знаешь, что я тебе скажу? В нашем возрасте нельзя быть таким щепетильным.
Именно это пришло в голову Караеву в последний момент перед тем, как он оказался с девушкой в постели: до этого он честно пытался справиться с собой.
— А что бы тебе на ней не жениться? Об этом другие только мечтать могут, а тебе само в руки идет. Молодая жена, будет тебе верна — смотри-ка, даже стихи сложились.
— Я ее не люблю, — сказал Караев, — к тому же, у нее был армянин.
— Ну знаешь, кто из нас без греха, — назидательно произнес Сенин, — у каждого в жизни был свой «армянин».
— У тебя что, тоже был армянин?
— Это в переносном смысле, аллегория, не буквально. В конце концов, не негр же у нее был, а всего-навсего армянин.
— Ты меня знаешь: я не националист, я даже к евреям нормально отношусь, но лучше бы у нее был негр. Это не я говорю, это во мне национальное самосознание говорит. Ведь они оккупировали четверть Азербайджана! А ты говоришь — негр.
— Не пойму, ты шутишь или серьезно говоришь?
— Это смех сквозь слезы. Ладно, закрываем тему. Чаю хочешь?
— Да я бы и выпить не отказался, — признался Сенин. Караев нажал кнопку на телефонном аппарате.
— Вера, дайте нам чаю с лимоном.
Он подошел к шкафу, достал из него початую бутылку коньяка и поставил на стол одну рюмку.
— А ты не будешь? — спросил Сенин.
— С утра не пью, — отказался Караев, — только чай.
— Ну а я выпью: в жизни и так много ограничений, не зависимых от нашей воли, не хватало еще самому себя ограничивать.
— Я смотрю, у тебя философский подход к жизни, — улыбнулся Караев, — ты что заканчивал?
— Десять классов, — наполняя рюмку, сказал Сенин, — но ты попал в самую точку: я после армии поступал в МГУ, на философский факультет. Правда, на первом же экзамене срезался. Вопрос был про Ломоносова: расскажите, мол, основные вехи его жизни, и я сказал, что он пришел пешком из Архангельска и поступил в университет. А оказалось, что университета тогда еще не было, потому что он сам его впоследствии и создал, поэтому его именем и назван. Вот смеху-то было. Они сразу заулыбались, стали переглядываться и двойку мне рисуют. Я пытался убедить комиссию в том, что в философии не эрудиция главное, а способ мышления, что ум и знание — это разные вещи, но мне не удалось это сделать. Ну, будь здоров, за успех твоего бизнеса!
Сенин выпил, и на лице его появилось вопросительное выражение — он прислушивался к своим ощущениям. Вошла Вера, неся поднос, на котором были маленький заварной чайник, грушевидные стаканчики, печенье, конфеты и блюдечко с нарезанным лимоном. Сенин тут же подцепил ломтик и отправил его в рот. Разлив чай, Вера удалилась. Сенин провожал ее любопытным взглядом, поворачиваясь вслед, пока она не удалилась.
— Ты поаккуратнее смотри, — заметил Караев, — а то Рузвельт тоже так вывернулся вслед секретарше, упал и сломал позвоночник. Так что береги спину, Сеня.
— У тебя какие с ней отношения? — спросил Сенин.
— Деловые, а что?
— Я бы ее скушал, — плотоядно сказал Сенин, — да только времени нет и возможности: у меня ведь жена, дети и еще одна женщина…
— В Ростове-на-Дону?
— Здесь, в Москве. Расходов это потребует, а я сейчас крайне ограничен в средствах, — с сожалением объяснял Сенин.
— Бодливой корове Бог рога не дал, — сказал Караев.
— Вроде того. А она замужем?
— Не замужем. Тебе налить? — предложил Караев.
