— Ну, как знаешь, — произнесла женщина, повернулась и ушла.
— Ну что, дядя, не получилось? — торжествующе заметил торговец, — а то я, я.
Дядя развел руками и, сокрушаясь, сказал:
— А, эти люди совсем испортились, без денег ничего делать не хочет.
Вдруг кто-то раздраженно спросил:
— Вы сюда приехали девочек снимать или деньги зарабатывать?
Оба торговца быстро повернули головы и увидели Караева.
— Конечно, деньги зарабатывать, — быстро сказали торговцы.
— А почему к женщинам пристаете?
— А просто так, пошутили.
— Еще раз увижу — в другом месте шутить будете, понятно?
— Извини, да, начальник, — виновато сказали торговцы.
Раздражение Ислама быстро исчезло, и теперь он едва сдерживал улыбку. Через два ряда он увидел еще одного торговца, разговаривающего с рыжеволосой женщиной и, не торопясь, направился в их сторону.
Когда-то на этом месте был стихийный рынок. Караев взял в аренду этот кусок земли у муниципалитета с обязательством благоустроить его. Установил большой современный ангар, купил фирменные прилавки, провел свет и пустил сюда торговцев, большей частью своих земляков. Бизнес это был довольно хлопотный, нервный, а в последнее время еще и опасный, учитывая прогрессирующую в обществе неприязнь к кавказцам. Москвичи в новейшей истории были известны своей нелюбовью к пришлым людям, даже к представителям своей веры и национальности — вспомнить хотя бы лимитчиков.
В руках у женщины Караев с удивлением заметил диктофон. Словоохотливый торговец при появлении Караева замолчал и поздоровался.
— Салам алейкум, Ислам муэллим.
— Алейкум ас салам, — ответил Караев, — что здесь происходит?
Она интервью берет, йолдаш[2] директор, — радостно сообщил торговец.
Женщина медленно обернулась и смерила Караева взглядом. Ей было, по-видимому, далеко за тридцать, а может, и все сорок. Караев никогда не мог определить возраст по внешности, особенно у женщин. Но в ее случае возраст не имел значения — она была красива.
— Вы директор рынка? — спросила женщина.
— Да.
— Я корреспондент газеты «Свободный Азербайджан», беру интервью у этого молодого человека, если вы не возражаете.
— Нисколько, — сказал Караев, — и, обращаясь к торговцу по-азербайджански, заметил: — Следи за своей речью.
Он повернулся, чтобы уйти, но услышал голос женщины:
— Простите, а вам я могу задать несколько вопросов?
Караев остановился.
— Я пишу статью о положении азербайджанцев в России, — пояснила женщина.
— Честно говоря, сейчас я занят, — сказал Караев, — но мы можем встретиться вечером, если хотите, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.
— Странное дело, — насмешливо заметила женщина, — все мужчины на этом рынке предлагают мне встретиться вечером, что бы это значило?
— В моем случае это означает только то, что я сейчас занят, но моя врожденная вежливость не позволяет просто отказать женщине, не предложив чего-либо взамен.
— Благодарю, вы очень любезны, но вечером я не смогу.
— А-а, так вы бакинка, то-то я и смотрю, — обрадовался Караев.
— Что вы хотите этим сказать? — настороженно спросила женщина.
— У вас бакинский акцент.
— У вас, между прочим, тоже.
— Своего я не замечаю. Знаете, как-то раз на заправке я обматерил одного увальня, это было здесь, в Москве. Так ко мне подскочил один парень из очереди и спросил: «Брат, ты из Баку?» Я поинтересовался, как он это определил, он сказал, что только в Баку могут так виртуозно ругаться матом, потому что мы в русские слова вкладываем, вернее, вкладывали еще и местный колорит, и собственную экспрессию.
— Но я ведь матом не ругаюсь, — заметила женщина, — я не умею.
— Могу научить, — предложил Караев.
— Спасибо, не надо, — отказалась женщина.
— Ну, ладно, — сказал Караев, — раз вы вечером улетаете, можете задать мне свои вопросы прямо сейчас, только не здесь, пройдемте в мой офис, это недалеко.
Интервью
Офис располагался в соседнем доме. Две комнаты на первом этаже. Прошли через большую смежную, где за компьютерами сидели несколько человек, и оказались в кабинете, окна которого выходили на детскую площадку. Караев снял пальто и помог раздеться журналистке.
— Прошу вас, садитесь. Чай, кофе?
— Чай, — женщина села на один из стульев возле письменного стола. На стенах висели несколько фантасмагорических рисунков в духе иллюстраций к сочинениям «фэнтэзи», среди них выделялись репродукции «Девичьей башни» и портрет Алиева. Вошла девушка, держа в руках поднос, на котором были маленький чайник, грушевидные стаканы, небольшая хрустальная ваза с конфетами, блюдечко с нарезанным лимоном. Поставила на стол и стала разливать чай.
— Я не представился, — сказал Караев, — меня зовут Ислам Караев.
— Джафарова Севинч, — в свою очередь произнесла женщина, — спасибо, что уделили мне время.
— Не стоит благодарности, собственно говоря, вам трудно отказать.
Севинч удивленно взглянула.
— В манере разговора, в жестах — непонимание отказа, качество, присущее людям, обладающим властью. Так директор не понимает, почему рабочий отказывается от сверхурочной работы.
— Но я не обладаю властью. Я журналистка.
— Это генетическое, видимо.
Севинч улыбнулась.
— Если вы не против, давайте приступим к интервью, не возражаете, если я включу диктофон? Спасибо.
Она взяла паузу, собираясь с мыслями, затем спросила:
— У вас на стене висит портрет нашего президента. Я не могу прийти в себя от удивления: уехать из Азербайджана за три тысячи километров, чтобы встретить поклонника Алиева! Или, может быть, вы член партии «ЕАП»?[3]
— Ни то ни другое, это что-то вроде Ленинграда. — Увидев недоумение, пояснил — город давно уже называется Санкт-Петербургом, но люди определенного поколения упорно продолжают его называть Ленинградом, потому что речь идет о памяти, о граде Китеже. Портрет Алиева на стене неразрывен с моим детством, юностью. Это для меня виртуальная реальность. Видите ли, после сорока начинаешь придавать значение таким мелочам. Я бы и портрет Брежнева повесил, но тогда меня неправильно поймут, сочтут коммунистом. А почему вы так реагируете на портрет Алиева?
— Наша газета находится в оппозиции к правящему режиму, — заявила Севинч, — как, кстати, вы относитесь к политическим процессам, происходящим в Азербайджане?
