В советское время взамен одного вырубленного дерева, высаживали десяток. Сейчас же порубка велась варварски, никому не было дела до того, что уничтожалось национальное достояние. Ислам вздохнул, взял рюмку и, пожелав себе мысленно удачи, выпил. Странное дело, но он совсем не думал о серьезных проблемах, свалившихся на его голову в Москве, — вот что значит перемена места. Однако водка все же была разбавлена: за десять лет перестройки, новых экономических условий бармены так и не смогли избавиться от этой привычки — то есть, по сути, остались в душе буфетчиками советской школы.
МЫСЛИ его вновь вернулись к заброшенному дому. Отец получил его во время службы в армии старшиной. Жилье предоставлялось военнослужащему в числе прочих льгот или, как сейчас говорят, — социального пакета. До этого, как рассказывала мать, они мыкались по съемным квартирам. В армии отец прослужил недолго — новая блажь пришла ему в голову: демобилизовался и уехал на север, на заработки, совершенно не думая, что станется с женой и детьми. Поскольку жилье было ведомственным, их долго пытались выселить, но затем сжалились и оставили в покое. Мать прожила в этом доме до самой смерти.
Последний раз, когда Ислам видел его, он представлял собой жалкое зрелище. Двор был изрыт и загажен соседскими курами. Разросшееся железное дерево закрывало своей сенью крыльцо и большую часть веранды. На всем лежала печать запустения. Нежилой дом быстро приходит в упадок, в этом смысле он — как жемчуг: без человеческого тепла умирает. Время от времени сестра сдавала его внаем, но квартиранты держались недолго, уходили, оставляя дом в еще худшем состоянии.
С домом было связано еще одно тяжелейшее воспоминание в его жизни. Именно во дворе дома, под кроной железного дерева, он полностью осознал, что матери больше нет в живых. Получив известие, он прилетел из Москвы ночным рейсом, вошел во двор, подергал запертую дверь, но ему никто не открыл. Как раз это обстоятельство — пустой дом и запертая дверь — подействовало на него своей простой очевидностью. Открытая терраса, которую он не представлял без сидящей на ней фигуры матери.
До этого он был относительно спокоен. К разлуке надо себя готовить: предыдущие десять лет житейских неурядиц, жизни вне дома подготовили его к этому событию, постоянное отсутствие матери стало чем-то естественным. Все эти годы он бывал дома наездами. Потом начались ее скитания по домам своих детей — она не могла уже жить одна в силу физических недомоганий, после первого инсульта, когда сосед, случайно зашедший к ней за солью или спичками, обнаружил ее лежащей на полу и вызвал врача.
Даже в то время Ислам всегда знал, где она находится. Он входил в комнату дома брата или сестры, и она вставала ему навстречу, словно королева в изгнании. Ее одиночество усугублялось тем, что она была вынуждена уйти на пенсию. Кто-то из коллег, женщин, метивших на ее должность, написал на нее донос в санэпидемстанцию. Когда-то в молодости она переболела туберкулезом, кашель остался на всю жизнь. В доносе говорилось о том, что она продолжает болеть, поэтому представляет опасность для окружающих. Об этом мать предупредила знакомая, работавшая в СЭС. Скорее всего, ничего и не было бы, но мать, испугавшись пересудов, уволилась сама, несмотря на уговоры директора.
Тогда, узнав о смерти матери, Ислам долго сидел на скамейке, будучи не в силах тронуться с места, и слезы текли по его лицу. Даже сейчас, спустя несколько лет, боль не проходит — вспоминая об этом, он чувствует волнение и резь в глазах.
Водку он пить больше не стал, расплатился и ушел к себе.
Девушка была эффектна, что и говорить: высокая, с красивой фигурой. С лицом, где каждая деталь была выписана четкими линиями. Разумеется, она была брюнеткой, поскольку дело происходило в Азербайджане. Иосиф Бродский как-то заметил, что брюнеты более конкретны в природе, нежели блондины. То есть девушка была абсолютно конкретна.
Рена оказалась женщиной с сильным характером — не бросалась словами. На следующий день она повезла Ислама на чаепитие к своей коллеге по работе, у которой как раз гостила родственница из деревни.
— Деревенская девушка — это как раз то, что тебе надо, — убеждала его по дороге Рена. — Будет тебе готовить, стирать, растить детей и никогда тебе не возразит. Что ты хочешь — воспитание!
Б этих доводах было что-то рациональное, но как только девушка вошла в комнату, Исламу сразу же захотелось оказаться на улице.
— Ты слишком привередлив, — сказала ему Рена на обратном пути, — ты ведь уже немолод, не забывай об этом. Знаешь, что мне сказали перед тем, как согласиться на встречу с тобой? Что ты немолод…
— Так и сказали?
— Не совсем. Сказали, что ты в возрасте. Так что еще не поздно, подумай как следует.
— Я, может быть, и немолод, но в Москве на меня молодые девочки вешаются.
— Здесь не Москва, — отрезала Рена, — наши девочки цену себе знают — вешаться никто не будет. К тому же, московские девочки повисят, поедят плодов, да спрыгнут.
Вечером она позвонила Исламу и объявила, что завтра будет еще одно знакомство. Все же у нее был твердый характер. ИЛИ она вошла в раж?
— Правда, она совсем молодая, — продолжала Рена, — ей двадцать три года. Ей сказали про твой возраст, но ее это не смутило — она согласилась с тобой встретиться, причем отказалась от посредничества. Жди ее завтра на углу кинотеатра возле китайского ресторана — кстати, ресторан этот дорогой, не приглашай ее туда.
Девушка пришла в точно назначенное время. Точность была обусловлена тем, что она воспользовалась своим обеденным перерывом. Учреждение, в котором она работала, находилось рядом. Ислам готовил фразу о чае, кофе, за которыми можно обменяться словами и познакомиться. Но Медина — так звали девушку — была лишена ложной скромности.
— Недалеко отсюда, на соседней улице, есть турецкий ресторан, пойдемте туда.
Несколько озадаченный, Ислам повел девушку в ресторан, мысленно сетуя на то, как безнадежно он отстал от жизни. Почему-то ему казалось, что придется уговаривать девушку пойти с ним в кафе, а не торчать на улице. Вообще, глупее предумышленного знакомства — причем именно с серьезными намереньями — человечество еще ничего не придумало. На этом фоне даже сватовство по расчету кажется более осмысленным и естественным.
Что можно узнать о человеке за время обеденного перерыва? Сидели, жевали турецкий раскрытый чебурек, обмениваясь вежливыми резиновыми фразами. Ислам счел необходимым сообщить о себе, что живет в Москве — впрочем, это ей уже было известно — занимается бизнесом. Последним фактом девушка живо заинтересовалась, но Ислам на вопросы отвечал уклончиво. «Сейчас не те времена, и ты не в том возрасте, — помнил он наставления Рены, — скромность тебе может выйти боком. Ни о каких проблемах ей не рассказывай — наоборот, ты преуспевающий бизнесмен, случайно не женатый».
Впечатление на девушку, видимо, он сумел произвести, поскольку она дала ему свой телефон и предложила звонить.
— Может, встретимся после работы? — предложил Ислам. — Погуляем по бульвару, в кино сходим? У меня не очень много времени — нужно возвращаться в Москву.
Медина сделала большие глаза: что ты, меня после работы встречает отец или один из братьев! Шаг в сторону — и расстрел.
Она обладала чувством юмора — это было хорошо, но на пути в гостиницу он пытался вспомнить ее лицо и не мог. Не мог также понять, понравилась она ему или нет, — это было плохо. Перед тем как вернуться в гостиницу, он побродил по бульвару: в самом его конце сидело около десятка любителей рыбной ловли. Ислам с удивлением заметил, что в садках плещется пойманная рыба. Увидев выражение его лица, один из рыбаков, сказал по-русски, с потрясающим бакинским акцентом:
— Что толку, э, все равно жрать нельзя — нефтью воняет!
Море изрядно обмелело и отступило от берега, маслянистые волны уже не бились о бетонные борта. Ислам спустился на один из валунов, к самой воде, где тяжело шлепала морская вода, достал телефон и набрал номер Маши. Ее голос, как всегда, был полон недоумения:
— Здравствуйте, как приятно, что вы мне позвонили, вы так редко это делаете! Что это у вас там шумит?
— Ты знаешь, что на небесах только и разговоров, что о море?
— Так вы уже на небесах?
