— Вам надлежит освободить дом, — невозмутимо заявил дабир, — жилье казенное, его займет ваш преемник.
— Уж не ты ли? — спросил Ахмад Башир.
— Ну что вы, — улыбнулся дабир — мы по другой части.
Ахмад Паша вернулся и сказал Анаис, которая сидя перед зеркалом, расчесывала волосы.
— Собирайся, душа моя, мы переезжаем.
— Куда? — удивилась Анаис.
— В кайсару. Не забудь мою черную чалму, говорят, при дворе халифа этот цвет предпочтителен. Скоро мы уедем в Багдад. Да, — после небольшой паузы, словно убеждая себя, добавил Ахмад Башир, — я думаю, что скоро.
Утром ходжа Кахмас в сопровождении двух стражников отправился в здание суда. Из ворот тюрьмы он выходил с опаской, стражники, на его взгляд, не проявляли достаточного рвения, оберегая его персону, шли с ленцой, зевая. На некоторых оживленных улочках, ему даже приходилось сталкиваться с прохожими. Это было опасно для его жизни. Ходжа Кахмас хотел, чтобы перед ним расступались, как бывает, когда идет вельможа в сопровождении охраны, но он почему-то производил впечатление арестанта. У суда, который находился в одном из помещений мечети, было многолюдно: истцы и ответчики, ведущие тяжбы, сидели группами, в окружении сторонников; муллы, готовые за несколько дирхемов заключить или расторгнуть брак; писцы, с висящими на груди чернильницами, которые за полдирхема могли составить любое прошение или написать письмо и отнести его на почту; несколько бездельников, готовых за скромную, по их понятиям, плату выступить свидетелями на любой стороне.
Стража осталась во дворе, а ходжа Кахмас вошел в дверь, у которой стояли два авана.[90] Факих поклонился кади и, сделав вид, что не замечает его насупленных бровей, прошел и сел на свое место. В зале, кроме судьи, сидевшего на ковре спиной к колонне, находились еще два судебных служителя, два катиба и два писца.
Один из судейских подошел к ходже и тихо сказал:
— Кади спрашивает, почему ты опять опоздал?
— Я еще в прошлый раз объяснил, — раздраженно ответил ходжа Кахмас, — я сейчас живу в тюрьме.
Судейский кивнул и, вернувшись, передал ответ судье. Затем он вновь подошел к ходже.
— Кади не спрашивает, где ты живешь, это твое личное дело, он спрашивает, почему ты опаздываешь на заседания?
— Потому что я вынужден ждать, когда за мной придет охрана. Если они опаздывают, соответственно опаздываю и я, они поздно пришли за мной, поэтому я опоздал.
Судейский кивнул и вернулся к кади. Тот выслушав посыльного, покачал головой и ударил в ладоши. Судопроизводство началось. Секретарь выступил вперед и провозгласил:
— Слушается тяжба Хубайра против Абу-л-Фатха.
В зал вошли и сели перед судьей двое простолюдинов.
— В три часа пополудни на рынке пряностей Хубайр ударил Абу-л-Фатха и сломал ему зуб. Этому есть свидетели, они ждут во дворе. Абу-л-Фатх требует правосудия.
Прочитав это со свитка, который он держал в руках, судейский посмотрел на кади. Судья спросил у обвиняемого:
— Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
— Нет, — ответил обвиняемый, — но я не виноват. Он непочтительно отозвался о моей матушке.
Судья поднял руку, требуя молчания, и повторил:
— Ты не отрицаешь, что сломал ему зуб?
— Нет, — с вздохом признал Абу-л-Фатх.
— Смотрите, судья, — сказал истец, обнажая зубы, в которых была видна дырка.
— Хорошо, хорошо, — брезгливо произнес судья, — закрой рот, я тебе не зубной врач. Возмещение ущерба — тысяча дирхемов. Одна десятая часть судебные издержки. Свободны. Следующий.
Судейский развернул свиток и прочитал:
— Масуди.
Стоящий у двери выкрикнул имя, и в зал в сопровождении мухтасиба ввели человека, следом вошли еще двое, свидетели.
— Что с этими? — спросил судья.
Судейский заглянул в свиток.
— Торговец седлами Масуди обвиняется в потреблении вина.
— Признаешь? — спросил судья.
— Признаю, — ответил Масуди, — взываю к милосердию, перепутал, думал вода.
— Восемьдесят ударов плетью, — произнес судья и вопросительно посмотрел в сторону Ходжи Кахмаса.
— Сорок, — отозвался ходжа Кахмас, — посланник Аллаха и Абу Бакр правдивый назначили сорок ударов за пьянство. Омар ал Хаттаб довел до восьмидесяти ударов.
— Восемьдесят, — повторил судья и махнул рукой, — свободны. Следующий.
Судейский заглянул в свиток.
— Хайсам обвиняется в воровстве имущества.
Ввели арестованного.
— Признаешь? — спросил имам.
— Нет, — ответил Хайсам, левая рука до локтя у него отсутствовала.
— Чему равна стоимость украденного? — спросил судья.
— Пятидесяти дирхемам, — ответил судейский.
— Свидетели есть?
— Есть.
— Вторая кража?
— Вторая.
— Наведите справки о свидетелях, если они достойные люди, отрубите ему ногу.
— Нет! — закричал Хайсам. — Не рубите мне ногу! Я не воровал, меня оболгали.
— Уведите его, — поморщился судья.
— В каком месте рубить ему ногу? — спросил судебный исполнитель.
Судья посмотрел на Ходжу Кахмаса.
— Что ты скажешь, ходжа?
— Пророк велел рубить вору ногу в суставе или середине ступни, а затем прижигать рану.
— Рубите так, чтобы осталась пятка, — распорядился судья и объявил обеденный перерыв.
Стоящий у двери растолкал любопытных, столпившихся у входа и захлопнул дверь. Кади поднялся и вышел в соседнюю комнату, где для него накрывали стол. Он обедал отдельно. Все остальные через запасной вход вышли во двор и направились в ближайшую закусочную за углом.
— Знаешь анекдот? — обратился ходжа Кахмас к судебному исполнителю.
Тот поощрительно закивал головой.
— К Харуну ар-Рашиду пришел старик и говорит: «Повелитель, отдай мне твою мать в жены, уж больно у нее задница велика, очень мне нравится». А тот ему отвечает: «Я бы отдал, но ведь через это и отец мой ее любит».
Раздался дружный смех. Вместе со всеми смеялся и Ходжа Кахмас. На углу стоял дервиш в колпаке и потрясал, опустив глаза долу, глиняной чашей для подаяний, в которой позвякивали монеты. Он бормотал что-то себе под нос. Подойдя ближе, Ходжа Кахмас разобрал следующее:
— … Сказал шейх: «Что касается состояний, то они суть искрение поминания Аллаха, когда они поселяются в сердцах, либо же, когда сердца поселяются в них…»
Ходжа Кахмас достал какую-то мелочь и бросил в чашку. Дервиш поднял глаза и сказал:
— Спасибо тебе, добрый человек. Воздастся тебе за все, что ты сделал.
Ходжа Кахмас вздрогнул и посмотрел в лицо дервишу. Глаза его горели недобрым огнем. Ходжа
