садами. Эта местность зовется 'Сербским Афоном'. Все эти монастыри — обширные поместья, с большим хозяйством, с угодьями, с прекрасными садами. Но монахами эти обители сильно оскудели: в каждой, кроме настоятеля и эконома, не больше двух-трех монахов. Живут они помещиками, в полном довольстве. Теперь они гостеприимно принимали русских беженцев: у них находили приют и архиереи, и генералы, и профессора.
Архимандрит Даниил приехал за мной с радостью. Я расстался с владыкой Георгием, который дружески со мной простился и просил не забывать его и наезжать к нему в Карловцы. Мы сели в монастырский экипаж и направились в Гергетек. На пути заехали в чудный монастырь Крушедол, где уже поселился мой спутник по плаванию на 'Иртыше' — архиепископ Георгий с архимандритом Александром. Там находится гробница отрекшегося от престола короля Милана и хранятся его знамена и регалии. О.настоятель монастыря архимандрит Анатолий ласково и гостеприимно принял нас, — и мы продолжали наш путь.
Гергетек… Тихое пристанище после долгих моих странствий! Стоял июнь. Природа в полном убранстве. Вокруг монастыря прекрасный сад, полный цветов; среди зелени виднеются гробницы-памятники бывших настоятелей. Началась беспечальная жизнь, та 'полная чаша', когда все было к моим услугам.
В нашем монастыре проживал в те дни большой ученый, профессор Киевской Духовной Академии по кафедре истории Русской Церкви о. протоиерей Феодор Иванович Титов. Мы с ним сблизились и много времени проводили вместе: встречались за трапезами, вместе гуляли, читали, вместе принялись за изучение сербского языка, сербской литературы.
Я стал знакомиться с окружающими монастырями. В ближайшие мы ходили с о. настоятелем и о. Ф.Титовым пешком (за 3–4 версты); в более отдаленные — ездили в экипаже. В соседнем монастыре я обратил внимание на родник кристально чистой воды. 'Хвалим воду, а пьем вино…' — пошутил о. настоятель. Всюду в обителях меня встречали с простотою, радушием, с тою тонкой деликатностью, которая прививается людям старой культурой и, передаваясь из поколения в поколение, делается уже врожденной. Это я подметил и в монастырях и в местной школе, которую я посетил (учительницей там была сестра о. настоятеля).
Приближался храмовый праздник нашей обители. Меня просили служить, выписали мне из Карловцев архиерейское облачение.
После торжественной Литургии была трапеза, на которую съехалось много гостей: настоятели соседних монастырей, светские дамы, барышни… Русский архимандрит Григорий, живший в соседнем монастыре, может быть, под влиянием доброго сербского вина, завел крикливый богословский спор. Кое-кто это настроение поддерживал, не пренебрегая и 'возлияниями'. Увидав, что трапеза окончена, но мои сотрапезники не прочь угощаться и дальше, — я ушел. Протоиерей Титов потом сердился, говоря, что надо было не уходить, а воздействовать на присутствующих и попытаться придать застольному нашему собранию более чинный характер. К вечеру в монастырь пришло множество крестьян, — и начались танцы. Танцуют сербы 'колы', нечто вроде наших хороводов, сопровождая танцы песнями. Не обошлось без вина: к ночи лица у всех раскраснелись…
Каждый из 14 монастырей справляет свой храмовый праздник, широко и гостеприимно принимая гостей: монахов остальных обителей и местных крестьян. Эти праздники разнообразили монотонную, трудовую монашескую жизнь. Чтобы управлять большими монастырскими хозяйствами, трудиться нужно очень много, а хозяйство во многих обителях было культурное, образцовое.
Изредка я бывал в Карловцах, встречаясь там со знакомыми архиереями. Как-то раз прибыл я туда и был изумлен, услыхав, что мне предлагают отправиться в Женеву в составе сербской делегации на Всемирный съезд представителей христианских Церквей. Сербская иерархия, в своих братских чувствах к нам, пожелала, чтобы на этом Съезде прозвучал голос епископа Русской Православной Церкви.
В состав делегации вошли: преосвященный Ириней (племянник протоиерея кафедрального собора Нового Сада), иеромонах Емельян, известный своей образованностью человек, и я. Всех нас снабдили дипломатическими паспортами и деньгами.
И вот я выезжаю вместе с сербскими делегатами из тихой Сербии в Западную Европу. Не зная иностранных языков и не вовлеченный еще в экуменическую работу, я ехал в Женеву только с горячим желанием сказать на Съезде слово в защиту Русской Церкви, дабы братья по вере, съехавшиеся со всех концов света, узнали, как она страдает… Мне казалось, что, узнав правду, они, если и не будут в силах ее защитить, отзовутся горячим сочувствием на переживаемые ею мучения…
Инициатива этого стремления к сближению и единению всех христианских исповеданий принадлежала Американской епископальной Церкви. Американские епископы во главе с известным епископом Брентом обратились ко всем Церквам христианским с призывом послать своих делегатов на общую Конференцию, на которой они могли бы встретиться и познакомиться друг с другом и обсудить общие вопросы веры и жизни, в которых все церкви если не единомысленны, то, по крайней мере, близки между собою, а также указать те задачи, которые бы способствовали их дальнейшему сближению и единению. Нужно удивляться той христианской ревности и настойчивости, с которой они стучались в двери каждого христианского исповедания; нужно преклоняться и пред теми огромными усилиями и трудами, которые они взяли на себя, чтобы начать и организовать это дело в мировом масштабе. На этот призыв откликнулись очень многие протестантские исповедания, старокатолики… Сочувственно отозвались на этот призыв и Православные Церкви, благословил это дело и Вселенский Константинопольский Патриарх. Только Римский Папа от имени Римско-Католической Церкви отклонил предложение принять участие в Конгрессе, заявив, что Римско- Католической Церкви искать нечего: Истину в полноте она обрела, и если Церкви хотят объединиться, пусть присоединяются к ней… В этом ответе были и гордость и узость: если кто считает, что обладает Истиной, почему ею не поделиться?
Конференция открылась в Женеве (в конце июля старого стиля) торжественным богослужением в огромном, старом соборе святого Петра. Грустное впечатление произвел на меня собор: пустота, голые стены… только одна реликвия — кресло Кальвина, с которого он проповедовал. Не храм, а огромное, нежилое помещение.
С первого же заседания почувствовалось веяние христианского духа единения. Я с интересом следил за речами и дискуссиями; сзади меня в качестве переводчика сидел наш бывший дипломатический представитель М.М.Бибиков, и благодаря ему я был в курсе того, что на заседаниях говорилось. Греки на Конференции выступали весьма активно. Меня поразило, что они были в светских костюмах, сербы этой вольности себе не позволяли. Я добивался слова о Русской Церкви в общем собрании — и встретил сопротивление. К сведениям, которые я сообщал о положении нашей Церкви при большевиках, относились с недоверием… Чудовищно, непонятно, — но европейцы правды не воспринимали; качали головами — и все… Тем не менее мне удалось добиться слова. Я сказал его горячо и предложил резолюцию, в которой выражалось не только сочувствие гонимой нашей Церкви, но и порицание советской власти. Порицание принято не было: 'политика' в резолюции Конференции якобы неуместна… Мне было горько. 'Эх, европейцы, — подумал я, — вам тепло, спокойно, оттого вы нас и не понимаете…'
В заключительной речи Председатель Конференции высказал радость по поводу сближения христиан, несмотря на различие конфессий. Он говорил о том, что у всех нас один Христос, одно Слово Божие, и на этой основе возможно объединение в христианской любви…
Его прекрасной речью я был растроган до глубины души…
После закрытия Конференции большинство делегатов отправилось в экскурсию на глэтчеры. Поездка эта меня не интересовала, я остался в Женеве у настоятеля нашей Женевской церкви протоиерея С.Орлова, служил, а потом вернулся в Сербию.
Я счел долгом осведомить митрополита Антония о Женевской конференции и послал ему в Константинополь [105] пространный доклад. Одновременно я подал ему мысль о необходимости организовать оторванную от России зарубежную Русскую Церковь. 'Много овец осталось без пастырей… Нужно, чтобы Русская Церковь за границей получила руководителей. Не думайте, однако, что я выставляю свою кандидатуру…' — писал я. В ответ от митрополита Антония пришло письмо со следующим отзывом о моем докладе: 'Страшно интересно, надо бы доклад напечатать'.
В Белграде я несколько задержался, получив приглашение на торжество преобразования Сербской Церкви из митрополии в патриархию. После торжества я вернулся в Гергетек, наезжая изредка в Белград.
Как-то раз по какому-то случаю довелось мне приехать к епископу Досифею Нишскому.
