Он неохотно приподнял отяжелевшие веки:
— И что?
— А я, — с готовностью продолжил Рысь, — ему отвечу: 'Я, Ворон, дал ему ценный совет, но этот человек оказался упрям, как демон, и не послушал меня. Зато я узнал, как его зовут, чтобы ты мог дать его имя своему сыну'.
Имя… Странно, но до сих пор он не задавался этим вопросом — вероятно, потому, что всегда находились вопросы более насущные. Однако сейчас ответ всплыл сам собой.
— Ну так что? — нетерпеливо потребовал парнишка. — Как Ворон назовет сына?
— Дана. — Он невольно улыбнулся, глядя, как белесые брови растерянно выстроились домиком. — Это будет девочка.
Глава 1
До найденного Джанисом телепорта мы добрались почти без приключений: Долина, удовлетворившись одной жертвой, дала выжившим передышку. Зингар встретил нас равнодушно: вампирам не было дела до погибшего полуэльфа, и даже вернувшийся живым Джанис удостоился лишь сдержанного кивка от отца.
Пока Женя разговаривал с вождем, я чувствовала на себе неотрывный взгляд Аланы, светлый и пронзительный, как серебряный стилет. Впрочем, там, в Зингаре, я не придала ему значения — он догнал меня позже, уже в Вельмаре. Каждую ночь этот взгляд врезался в мои сны, как найрунг под ребра, и крик разносился по пустынным коридорам дворца, пугая ночную стражу. Друзья искренне сочувствовали мне, полагая, что я переживаю во сне смерть Вереска. На самом деле я почти не вспоминала о полуэльфе.
Нет, я ничего не забыла. Мне пришлось дважды — для Фар-Зингаро и для магистра Астэри — пересказывать историю наших приключений в Долине, и каждый раз я воспроизводила события точно и беспристрастно, как страницу из учебника истории. Все считали, что я 'хорошо держусь' и старались лишний раз не затрагивать эту тему, но мне и в самом деле не было больно. Разум понимал, что это история из моего недавнего прошлого, что вот эти руки направили серебряный стилет в грудь полуэльфа, и стилет — вот он, его до сих пор можно взять за прохладную рукоять, провести пальцем по длинному узкому лезвию. Но душа заледенела. Образ Вереска потускнел и подернулся проседью пепла… Право слово, страница истории не стоит сильных эмоций. Спрашивайте — отвечу, не спросите — и думать не стану.
Кажется, я тогда вообще ни о чем не думала. Отвечала на конкретно поставленные вопросы, вяло ковырялась в тарелке, когда напоминания о еде становились чересчур назойливыми, иногда механически перелистывала книжные страницы. Но чаще всего я лежала на кровати, бездумно разглядывая круглый светло-серебряный, словно выточенный из кусочка льда, наконечник карниза. Если смотреть на него не отрываясь, то все окружающее — карниз, шторы, лепнина на потолке, витиеватый узор на обоях — постепенно тускнело и почти вытеснялось из поля зрения. Мир, сжавшийся до размеров ледяного шарика, казался стабильным и безопасным.
Первую неделю меня почти не трогали, потом стали ненавязчиво (вероятно, под чутким руководством магистра, так как в деликатность Жени и Ники верится с трудом) приобщать к социальной жизни. Тревожные взгляды друзей и знакомых безмерно раздражали, и, чтобы избавиться от докучливого внимания, я быстро приучилась делать то, что от меня ожидают. На тревожное 'Ну как ты?' отвечала деланно-бодрым 'Не дождетесь', изображала сдержанное внимание к общему разговору, улыбалась, если по лицам собеседников видела, что прозвучала шутка. Эти простые шаблонные действия практически не требовали участия разума, но окружающие искренне верили, что я 'иду на поправку'.
В свое время, на волне интереса к психологии, мне довелось прочитать немало специальной литературы, и теперь я понимала, что мое состояние не просто «ненормально» — оно с каждым днем становится все хуже, и самостоятельно с этим не справиться. Но я отчетливо понимала и то, что даже великий Архимагистр водной элементали не способен излечить депрессию мановением руки. А это значит, что, вздумай я попросить помощи, придется выбраться из холодного, но безопасного мирка. И упорно, без жалости и снисхождения, работать над собой, снова и снова проживая несколько самых страшных минут… У меня не было ни энергии, ни желания для такого подвига. А главное — не было цели, во имя которой стоило его совершать.
Однажды Женька ввалился ко мне в комнату и радостно объявил, что мы немедленно отправляемся к Косте Литовцеву, потому что, дескать, Костя надоел уже вопросами обо мне и грозится взять штурмом дворец.
Я покорно спустила ноги с кровати:
— Идем. Что ж ты раньше не сказал.
У Кости задержались допоздна: пили чай, о чем-то болтали. Кажется, я даже пару раз смеялась над чьими-то шутками. Под вечер заглянула Нимроэль. Бесцеремонно осмотрела меня со всех сторон, нашла, что я выгляжу превосходно, только очень бледная и грустная. И, разумеется, для исцеления от того и другого порекомендовала заняться любовью — она искренне верила, что если это чудодейственное лекарство помогает ей от всех душевных недугов, то и для других оно будет столь же эффективно. Раньше меня подобная наивность забавляла (или бесила — в зависимости от настроения), сейчас я лишь равнодушно пожала плечами:
— Ты преувеличиваешь терапевтическое значение секса.
Женька воспринял эту фразу, как образчик моего былого чувства юмора, и принялся с энтузиазмом развивать тему, вогнав в краску впечатлительную Нику. Нимроэль не участвовала в веселье: она долго смотрела на меня с печальной полуулыбкой, потом негромко сказала:
— Не жди его, Юля. Кристоф умер.
— Неужели? — вяло удивилась я. — Кто бы мог подумать.
К горлу подступила тошнота — как тогда, на поляне. Я механически поднялась с дивана, пересекла гостиную. Напряженное молчание в спину остановило меня на первой ступеньке. Я замерла на несколько секунд, пытаясь понять, что делаю не так, потом спохватилась:
— Голова кружится. Пойду полежу.
В гостевой спальне было темно. Сон не шел, и я — за отсутствием привычного шарика от карниза — бездумно прислушивалась к звукам снизу. Мелодичного голоска Нимроэль не было слышно — видимо, она заходила только для того, чтобы посмотреть на меня. Ника хохотала и оживленно рассказывала что-то — порой так громко, что я могла бы разобрать отдельные слова, если бы захотела. Женя против обыкновения говорил тихо, но даже не вслушиваясь в смысл, по одним лишь интонациям — уверенно-ласковым, покровительственным — было понятно, как ему нравится эта смешная девочка с медными волосами. Ну и хорошо. Чем больше они заняты друг другом, тем меньше будут донимать меня ненужным сочувствием. Костя в основном молчал, лишь изредка вставляя отрывистые фразы.
Внезапно разговор стих и почти сразу скрипнули ступени. Я досадливо поморщилась: сейчас придут будить. И точно, через минуту дверь приоткрылась, и Женькин голос осторожно позвал:
— Юль, ты спишь?
Я промолчала. Была слабая надежда, что это вынудит его убраться, но она не оправдалась. Женька бесцеремонно протопал по комнате, остановился рядом с кроватью. Костя поспешил за ним:
— Не буди. Пусть поспит.
— Что скажешь вообще? Как она, на твой взгляд? — тихо спросил Женя.
— Ужасно, — с прямолинейностью врача ответил Костя. — Она все сильнее замыкается в себе.
— Но почему? — Женька был искренне удивлен и расстроен. — Ну, то есть я догадывался, что Вереск ей нравится, но чтоб настолько…
Я резко села на кровати.
— Белль Канто, скажи честно, сколько человек ты убил?
— Я? — опешил Женя. — Ну, если считать здесь, в Эртане… немало, в общем. А что?
— И сколько из них были твоими друзьями?
Он открыл рот — и снова закрыл, так и не найдя подходящих слов.
