изъяны системы, сколько воспеть доблесть тех, кто подобно ему самому смог преодолеть все препоны и победить.
– …Если что-нибудь понадобится, рассчитывай на меня.
Я чихнул.
– Очень тебе признателен.
– Не стоит, приятель. Для этого на свете и существуют друзья.
Подобрав с пола портфель, он добавил:
– И не шути с простудой.
Я воспользовался паузой, вызванной уходом Бульнеса, чтобы сменить тему.
– Да, вот еще, – сказал я, доставая из портфеля листок с экзаменационными вопросами. – Я тут хотел сделать копии.
– Ксерокс не работает, – сообщила Алисия.
– Опять сломался?
– Опять. Сколько тебе нужно копий?
Я сказал. Она выхватила у меня листок, встала и вышла со словами:
– Сейчас вернусь.
Забавно: думаю, меня смутило предложение Алисин сделать копии. Возможно, оно показалось мне не просто проявлением ее обычной готовности помочь, а желанием немного скомпенсировать явно обозначившийся на моем лице панический страх при известии о конкурсе. Я прекрасно знал, что переизбрание могут объявить в любой момент, но, хоть и без устали демонстрировал на людях свое желание поскорее его пройти, на самом деле в душе изо всех сил надеялся, что бюрократическая волокита в академических кругах позволит оттягивать конкурс до бесконечности. Наверное, как и Алисию, Рено тоже охватила жалость ко мне, потому что, едва мы остались одни, он нарушил молчание и попытался приободрить меня: он предложил мне воспользоваться материалами, которые он готовил к своему переизбранию, и сам вызвался быть членом комиссии, если я предложу его кандидатуру, уверяя что будет всячески меня защищать. Затем он напомнил: мне о преимуществах сотрудника университета по отношению к возможным претендентам из других учебных заведений и даже стал превозносить склонность университета к эндогамии, а также убеждал меня опубликовать меня все, что смогу, до момента переизбрания. Надо сказать, что в доводах Рено ничего нового для меня не прозвучало и у меня не было никаких оснований сомневаться в искренности его обещаний. Тем не менее его слова вызвали у меня раздражение. Я уже собрался было какой-нибудь неискренней фразой выразить ему свою притворную благодарность, как вдруг он ошарашил меня неожиданным вопросом.
– Кстати, – сказал он, приподняв брови и слегка склонив голову набок, и глаза его загорелись коварным голубым блеском, – ты обратил внимание?
Я вздрогнул. Не знаю, что меня напугало – то ли двусмысленность вопроса, то ли некая интимность, сквозившая в тоне, каким он был задан, и в сопровождающем его жесте.
– На что именно?
– А как ты думаешь?
Он ткнул пальцем в свою щеку и широко улыбнулся:
– На лицо Алисии, конечно! Опять принялась за старое.
В этот момент вернулась Алисия с копиями.
– Как тут вы? – спросила она. – Все секретничаете?
– Секретничаем, – сказал Рено.
Он засунул почту в свой портфель, затем, тайком указав на Алисию, заговорщически мне подмигнул и распрощался:
– Ладно, мне пора, увидимся.
Я совсем не был уверен, что правильно понял намеки Рено, и подумал; «Как странно!» Потом я пристально посмотрел на Алисию, раскладывающую на своем столе копии к экзамену. На ней был желтый летний костюм, очень короткий и облегающий, перехваченный синим поясом. Волосы она собрала в косичку, а лицо покрыла толстым слоем грима, в тщетной надежде замаскировать радужный синяк, украшавший ее левый висок и скулу.
– Забирай, – произнесла Алисия, протягивая мне стопку копий и глядя в глаза.
Видимо, она почувствовала нечто странное в моем выражении лица, так как осведомилась:
– В чем дело?
– Ни в чем, – ответил я, забирая копии и отводя взгляд.
– Как это ни в чем? – спросила она иронично и с некоторым вызовом. – Ты заметил, правда?
– Что заметил?
– Не придуривайся, Томас!
Словно гордясь трофеем, она указала на синяк и с чувством уточнила:
– Вот это.
Я взглянул на нее с интересом.
– Ах, это! – Я постарался изобразить удивление. – Ты поранилась, да?
– Ну и дерьмо! – произнесла она. – Все эта сволочь Моррис.
Последовавшая пауза словно вынуждала меня хоть что-нибудь сказать, и я выдавил, будто мне очень жаль, что они опять поссорились.
– А вот мне, представь, нисколько не жаль.
И совершенно искренним тоном она пояснила:
– Я тебе честно скажу: у меня этот дерьмовый негр уже в печенках сидит. кашлянул и сглотнул слюну.
– Да, конечно, я тебя понимаю.
Я вновь попытался увести разговор в сторону:
– Кстати, ты не знаешь, Марсело у себя?
Алисия проигнорировала мой вопрос.
– Ты-то что понимаешь, – вымолвила она с презрением, обращенным явно не в мой адрес. – Я могла бы тебе такого порассказать?
И она мне рассказала. Пока Алисия говорила, у меня росло впечатление, что я несколько раз уже слышал эту историю. Помнится, я подумал: «Быть не может, что и сейчас ее рассказ будет таким же, как и все предыдущие. Но возможно, Алисия уже настолько привыкла излагать события именно таким образом, что не хочет и не может делать это как-то иначе». Она продолжала свои излияния, но попутно я отметил нечто, насторожившее меня: в глубине души я радовался бедам Алисии. Это открытие меня ошеломило. Хотя наши отношения порой и бывали натянутыми, я никогда не испытывал ненависти к ней и, более того, признавал в ней достоинства, которых сам был лишен. В ту минуту я не понял причин своей радости, но со временем пришел к выводу, что сколько бы мы не говорили о своей любви к ближнему, на самом деле мы всегда втайне радуемся его несчастьям, поскольку по сути нас раздражает сам факт его существования.
– Короче: к чертям свинячьим этого Морриса, – подытожила Алисия. – Все кончено. И на этот раз вполне серьезно. Наверное, давно надо было его выгнать, но лучше поздно, чем никогда.
И другим тоном добавила:
– Кроме того, сейчас самое время кому-нибудь основательно заняться факультетскими делами, тебе не кажется?
Я пропустил намек мимо ушей.
– Конечно, ты права, – подхватил я с энтузиазмом. – Ладно, Алисия, мне пора. Не знаешь, Марсело у себя?
– Мне кажется, он в баре, – ответила она, снисходительно улыбаясь, будто я допустил бестактность.
– Пойду поищу его.
Я забрал свою почту и уже собирался выходить, когда Алисия напомнила мне:
– И не забудь про заявку, ладно?
– Не волнуйся, – успокоил я ее. – Я не забуду.
