хватает без меня. Из людей, считающихся талантливыми, я уважаю только двоих — твоего приемного и нашего столяра, дядьку Атроха. Ярош может выпотрошить человека, и тот остается жив. Это кое-что значит. А что касается моего папочки… Стал я читать его последнюю повесть и уснул на семнадцатой странице. Колхоз. Доярки.
— О доярках тебе не нравится? А молоко нравится?
— Молоко — да. Но я предпочитаю коньяк.
— Не зубоскаль.
— Хочешь серьезно? Ну так вот… По-моему, если уж ты берешься писать, то пиши, как… ну, Ремарк, например.
— Что же тебя у Ремарка увлекло?
— Что? — Славик на миг задумался. — Герои живут интересной жизнью.
— Чем же она интересна? Герои, как правило, глубоко несчастны. Трагические. Ты хотел бы такой жизни?
Славик ушел от прямого вопроса.
— Они свободны…
— В чем? Ты видишь только внешнюю сторону. Кальвадос…
— Что-о? — не понял Славик.
— В «Триумфальной арке» герои пьют такую водку.
— А-а. — Славик почувствовал, что своей начитанностью ему здесь не блеснуть — Тарас читал не меньше. И, припертый к стенке, рассерженный, со свойственной ему изворотливостью, сделал заход с другой стороны — сказал зло: — Вот оно, ваше ханжество, умники! Сами читаете под одеялом… Смакуете… А потом делаете постные физиономии. «Ремаркизм заражает молодежь». Ты серьезно думаешь, что я могу чем-нибудь заразиться? А ты будешь меня лечить?..
Это было похоже на вызов. Тарас понимал, что, продолжая разговор, они могут поссориться, и не стал отвечать. Подозвал официантку, чтобы рассчитаться.
— Закажи нашего кальвадоса, — примирительно сказал Славик.
— Нет. Мне надо ехать.
— Ну черт с тобой.
Тараса рассмешила такая благодарность за угощение. Занятный он все-таки парень, этот Славик. Но в голове у него мусор.
Наташка радостно закричала:
— Мама! Тарас приехал. — Бросилась навстречу брату, повисла на шее. И отскочила удивленная. Нахмурилась. И тут же выложила: — Мама! Тарас пьяный.
— Что ты выдумываешь?
— Но ты пил.
— Пил, — признался Тарас, здороваясь с женщинами.
Галина Адамовна покачала головой.
— Тарас!
Валентина Андреевна, любуясь юношей, сказала:
— Что вы опекаете его, как маленького? Ах, какой ужас, чарку выпил рабочий человек!
— Я Славика встретил. И он затащил меня в ресторан.
— Славик затащил? — В голосе Валентины Андреевны прозвучало сомнение: «Как это могло случиться, что мой сын затащил тебя, ведь ты старше на пять лет!»
— Сказал, что голоден, с утра ничего не ел. А по-моему, соврал. В ресторане он частый гость. Всех официанток знает.
— Официанток? — Улыбка сбежала с лица матери. Ни о чем не стала расспрашивать. Сказала: — Отбивается мальчик от рук. Надо им заняться.
Она была хорошим педагогом. Но когда дело касалось ее детей, забывала обо всем. Она всегда любовалась приемным сыном Яроша, ставила его в пример своим детям. А сейчас помала: «Хорош товарищ! Если уж вместе пили, промолчи».
Валентина Андреевна под каким-то предлогом ушла в дом.
Галина Адамовна, почувствовав эту перемену в настроении приятельницы, с укором сказала Тарасу:
— Нехорошо так… Надо понимать, что матери больно это слышать.
— Что же делать, Галина Адамовна? — возразил Тарас. — Видели бы вы, как он себя вел и какую нес околесицу. Нет. Я нарочно. Еще Кириллу Васильевичу скажу. Пускай он поинтересуется, чем там занят комсомол на студии.
— А сам пил с ним, — упрекнула Наташа.
— Не суй нос в мужские дела! — обрезал ее Витя.
— Мужчины! — презрительно фыркнула девочка и поскакала на одной ноге к ручью.
Выпив добрых двести граммов коньяка, Славик ходил и искал, за чей бы счет еще поживиться. В парке он встретил знакомого. Этот графоман жаждал напечатать в газете свои стихи. Зная, что судьба его зависит от Шико-вича, он настойчиво искал путей к его сердцу. Подвернулся сын Шиковича. Что ж, можно действовать и через сына. После щедрого угощения у Славика начало двоиться в глазах. Он решил на студию не идти. Работу свою молодой Шикович любил. Но после того, как высмеял ее перед Тарасом, должность помощника ассистента и в самом деле прказалась ему ничтожной и смешной. Состоится передача и без него.
Мимо открытой площадки летнего ресторана ходили то парами, то целым отрядом дружинники. Славик боялся дружинников больше, чем милиции.
Пришло в голову, что они подстерегают именно его. И в минуту просветления он удрал от поэта, который весь вечер читал ему свои стихи. Нырнул в кусты, вышел через дальние ворота из парка и с наилучшими намерениями — стеречь квартиру, чтоб не забрались воры, — направился домой. Но, на беду, дом его находился рядом с гостиницей.
В их город не так часто заглядывали иностранные туристы. Но в тот летний вечер проездом с юга в Ленинград остановились английские студенты. Приехали на двух больших старомодных машинах. Машины собрали целую толпу зевак. Славик немедленно присоединился к ним. Когда узнал, кто здесь, захотел обсудить с англичанами некоторые международные проблемы. Пошел разыскивать гостей. Они ужинали в ресторане. Славика туда не пустили. Это еще больше разожгло его, придало решимости добраться до туристов любым способом. Он пробрался в ресторан через кухню — знал все ходы и выходы, ведь жил рядом, иной раз по поручению матери брал здесь обеды.
Он шумно приветствовал англичан. Те обрадовались случаю познакомиться с советским юношей и пригласили его к столу. Но английский язык Славик учил — только бы вытянуть на тройку. Да и то, что знал, забыл за год. Произношение у него было чудовищное. Запас слов ничтожный. К тому же еще он был пьян. Хотел сказать одно, а выходило совершенно другое. При /всей своей сдержанности и чинности, англичане не выдержали. Сперва — вежливые улыбки, потом — взрывы хохота. Этот смех оскорбил Славика. Он хочет поговорить серьезно, узнать, например, что они думают о войне и мире, а они хохочут… Погодите же! И Славик перешел на родной язык…
7
Гукану доложил о происшествии с Шиковичем-младшим начальник милиции.
— Приставал, понимаете, к иностранцам. Обозвал шпионами. Молол какую-то чепуху о бомбе.
— Стратеги сопливые, — заметил Гукан беззлобно, как бы между прочим, подписывая бумаги. Вообще слушал он спокойно, как будто даже без интереса.
Начальник милиции почтительно подождал, когда председатель исполкома выскажет по этому поводу более определенное мнение. Не дождавшись, осторожно спросил:
— Что будем делать, Семен Парфенович? Гукан вдруг рассердился:
