рабочие и инженеры, когда митинг с радостным и каким-то веселым подъемом проголосовал за его предложение, Гукану стало совсем не по себе. Он собирался было выступить. не выступил, не знал, что сказать.
Отпустив машину, пошел пешком по улицам, которые застраивались под его руководством. Он так и подумал об этом: почти весь новый город строился под его руководством, при его участии. Он всегда чувствовал себя хозяином города. Это придавало ему уверенность, силу. И вдруг сейчас, понял, что никакой он здесь не хозяин… Это сознание словно придавило его. Впервые он не радовался решениям партии, а ведь он же всегда считал себя верным ее сыном. Что же произошло, Семен Парфенович? Что изменилось? Он почему-то подумал о Шиковиче и Яроше и позавидовал им.
Легко им живется. Если что и неясно, непонятно, то в других, а в себе все у них ясно и все просто. А вот он, Семен Гукан, в самом себе не может разобраться. Кто он и что, маленький человек, рядовой работник? (Он вдруг начал думать о себе, как о совсем мелкой сошке.) «С какой радостью ты сделал бы их провокаторами». Неправда, товарищ Тарасов! Я никого не собираюсь делать провокаторами! — хотелось крикнуть ему.
Он остановился, снял шапку, вытер платком лоб. К нему подошла женщина, поздоровалась, попросила, чтоб он зашел посмотреть, как она живет. В последние годы он нередко заглядывал в квартиры горожан; главное, подбодрить человека, тогда он терпеливее ждет! Но сейчас ему не хотелось ничего и никого видеть.
— Простите… Завтра, завтра. Заходите ко мне.
— Да не попаду я к вам завтра, товарищ председатель!
Семен Парфенович отмахнулся от женщины и пошел дальше,
«Что она подумает? Пусть думает, что хочет. Не это главное. Не это главное». Домой он пришел разбитый, с головной болью. Хотелось лечь в постель, вызвать врача.
Жена его, Ольга Романовна, старая работница сберегательной кассы, обычно газеты только просматривала и читала главным образом фельетоны или те статьи, которые кто-нибудь советовал. А тут сидела за большим столом, обложенная кипами газет. Гукан заглянул через плечо жены, выхватил взглядом абзац, второй. Захотелось ему откровенно, по-семейному, без свидетелей, поговорить с женой… За тридцать лет она хорошо изучила его, не однажды утешала в тяжелую минуту, может, и сейчас поймет, как ему нелегко.
— Как тебе, Оля, все это нравится?
— Что?
— Ну, с культом…
— А что? Правильно! Не так надо служить народу, чтобы быть рядом с Лениным, — не поднимая головы, ответила жена.
Семена Парфеновича почему-то разозлил ее ответ и то, что она не оторвалась от газеты.
— Умные какие все вы стали! Задним числом. Политики липовые! Давай обед! Зачиталась!
Бывало и раньше, что он кричал на нее, в молодости. Но выросли и разъехались дети, а у них поседели головы. Много лет он уже не говорил с ней таким тоном.
Ольга Романовна удивилась. Внимательно посмотрела на мужа. Почему он так раздражен? Мягко спросила:
— Что случилось, отец? Неприятности?
Ему стало неловко, он сказал примирительно:
— Никаких неприятностей нет. Устал. В сердце колет.
— Прими валидол. Полежи, пока я приготовлю что-нибудь, Я и в самом деле зачиталась.
Но в постели Семен Парфенович не улежал. Поднялся, походил по комнатам, почитал газеты, посмотрел по телевизору конец какого-то заграничного фильма, ничего не понял. Рассердился, что показывают такую чушь.
Мысль возвращалась к одному и тому же — к решениям съезда.
Гукан с возмущением отверг бы даже намек, что он не согласен с этими решениями. Нет, он согласен. Но все-таки, казалось ему, что-то делалось не так.
Вот хоть бы памятниками… Вспомнилось, что памятник на площади воздвигли в первый год его председательства. Он, хозяин города, вкладывал в это дело всю свою энергию. Торжественное открытие. Праздник. Он произнес речь, и речь эта была лучше всех. Правда, написать ее помог Шикович. Он, Гукан, позвонил, и тот сразу явился. Был порядок. А теперь? Тот же Шикович, средненький журналист, а ведет себя бог знает как. Все хочет перевернуть вверх ногами…
Сильно кольнуло в сердце. Семен Парфенович инстинктивно прижал руку к груди, будто желая поддержать его, свое растревоженное сердце.
29
Шикович писал документальную повесть о подполье. Но «белое пятно» — группа инфекционной больницы — сильно мешало завершению работы. Собственно, никакого «белого пятна» не было. Об этой группе он знал теперь больше, чем о любой другой. Одного только не мог понять: зачем гестапо понадобилась такая провокация с Савичем? Этого не понимали многие. Кирилл злился: как трудно выкорчевать недоверие к человеку! Разве живые люди — Суходол, Зося — не самые лучшие документы? Правда, никто, кроме разве Гукана и Рагойши, открыто не высказывался, что не верит их свидетельствам. Однако даже у самых объективных и доброжелательных людей Шикович угадывал заднюю мысль: все-таки Зося — дочь, Суходол — какая-то лекарка, не слишком активная подпольщица, к тому же старая женщина, которая могла и напутать.
В конце концов и сам «расследователь» понял, что не хватает ему той ниточки, ухватившись за которую можно распутать весь клубок. И надо было либо искать этот кончик, либо рубить гордиев узел. Он, искал, настойчиво, упорно. Ездил в Центральный партизанский архив. Просидел там весь свой отпуск. Пытался найти подпольщиков. Ах, если бы ему дали возможность опубликовать статью! Тогда люди, конечно, пришли бы сами. Тарасов обещал, но все почему-то оттягивал.
Шикович ошибался в одном: он считал, что всем этим делом по-настоящему занят только он. Да Ярош помогает ему. И все. На самом деле подпольем занимались многие люди, по разным линиям. Его поиски, может быть, явились только тем «катализатором», который ускорил «реакцию». Пришло время, и он понял это.
Уже наступил ноябрь и за окном летали белые мухи, когда позвонил Сербановский. Кирилл давно не виделся с капитаном и почти потерял надежду, что тот сможет чем-нибудь ему помочь. Сербановский просил завтра зайти к нему.
— А сегодня нельзя? — в нетерпении спросил Шикович.
— Нет, завтра. В одиннадцать.
Капитан за это время стал майором. Но, казалось, еще сильнее похудел: глубже запали глаза и как будто больше стали уши — оттопырились, словно он настороженно вслушивался в обманчивую тишину. Пожимая ему руку, Шикович ощутил мозоли на его ладони, вспомнил о больной жене и пожалел этого серьезного и; очевидно, упорного в любом деле человека. Однако Сербановский встретил его неожиданно бодро и оживленно, с добрым дружеским расположением.
— Что слышно, Кирилл Васильевич?
— По группе железнодорожников нашел гору новых документов, по группе Савича… — Шикович развел руками. — Помимо всего прочего, эти люди здорово умели молчать.
— Да, — согласился чекист. — Не ради славы они боролись. И не думали, что нам с вами придется не спать ночами, чтоб расследовать их деятельность.
Не прерывая беседы, майср набрал номер телефона, кратко приказал:
— Арестованного Дымаря ко мне. Шикович оживился:
— Что-нибудь новое?
— Сейчас увидите и услышите, — улыбнулся Сербановский. Встал из-за стола, подошел к окну и
