Толстая тетенька успела познакомиться с Кирилловым, да и Сонечка тоже. Кириллов, от неожиданности сделавшийся еще более неловким, стоял в принужденной позе и с застывшей, почти страдальческой улыбкой слушал рацеи полной дамы. Сонечка стояла сбоку, у стола, и бросала на Кириллова взоры из-под ресниц.
— А мы уж познакомились, — заявила тетушка, увидя Валентину. — Мсье Кириллов говорит, что в Москве гораздо веселее живут, чем в Петербурге.
— Я, право, сам не знаю… Я живу очень уединенно… Но слыхал, что общество дружнее…
— Конечно, конечно, вы ученый человек… Но молодежь, студенты, например? Ведь московские студенты славятся.
— Они лучше, чем у нас, в нашем холодном Петербурге? — проговорила Сонечка тихо и скромно.
Валентина подошла ближе. Надо было выручать Кириллова.
— Вы не можете вообразить, моя добрая Анна Ивановна, — начала она, смеясь, — какой нелюдим Геннадий Васильевич! У него почти нет знакомых. Да и ко мне его бы не залучить, если б не встретились кое-какие общие дела…
— Ах, у вас дела! А у нас-то, у нас-то, Сонечка! Ведь еще за гипюром нужно заехать. Прощайте, душенька, мы торопимся.
— До свиданья, — сказала Сонечка, протягивая руку Кириллову, и странно улыбнулась. Кириллов в замешательстве слишком крепко стиснул пухлую руку и даже потряс ее.
Начались поцелуи.
Когда Валентина, проводив дам, вернулась в кабинет, Кириллов спросил ее:
— Что с вами? Мне кажется, вы не совсем здоровы… Я не мешаю?
Валентина опустилась в кресло у камина и устало откинула голову назад.
— Нет, — проговорила она. — Ничего. Я немного расстроена и зла. С утра голова болела, а потом пришли эти гостьи…
— Я принес вам книги, о которых вы меня просили. Я сам еще не читал, но просматривал. Кажется, дельно.
— Спасибо, Геннадий Васильевич. Если б не книги, к которым у меня жадность, я бы совсем потеряла власть над собою, расстроилась бы, изнервничалась, изленилась… Хорошо вам, у вас еще и дело есть. А мне делать нечего, книги — единое спасение и оплот. Вдвойне их глотаешь.
— А почему у вас нет дела, Валентина Сергеевна? Я давно к вам присматриваюсь, вы живой человек, вам бы не того нужно.
Валентина приподняла голову и весело посмотрела на Кириллова.
— Правда? Вы это замечаете? Ну, я вам скажу. Я тоже так думаю и книгами себя только утешаю. Без дела очень трудно. Но… теперь поздно. Сложилось иначе. Я хотела быть актрисой.
— Актрисой?
В голосе Кириллова не было особенного увлечения.
— Да, актрисой. Но не вышло. А теперь поздно.
— Мне кажется… Впрочем, если это ваше истинное призвание…
— Нет, нет, поздно. Да и характера такого нет, чтобы в двадцать восемь лет начинать с азбуки. Пока выучусь — молодость пройдет. А куда без молодости? Нет, я дилетантка. Беда в том, что душа у меня не дилетантская… И что это я перед вами разоткровенничалась? Это на меня не похоже…
— Нет, говорите, — произнес Кириллов и подвинул свой стул ближе к огню. — Я нелюдим, не очень люблю общество, а с вами мне хорошо. У вас живая душа. Скажите о себе.
— О себе? Знаете, если бы я не была уверена в вашем простодушии, я бы сказала, что вы хитры. Лучший способ расположить к себе человека, это вызывать его на разговор о себе, слушать его с интересом… Я знаю этот способ…
Она невольно кокетничала с ним, но он не замечал.
— Нет, — сказал он. — Я не для того. Мне просто интересно.
— Что же вам интересно?
— Вы. Как вы живете, откуда у вас эта страсть к книгам… Ведь у меня она тоже…
— Я вам интересна? Право, рассказывать нечего. Угадывайте сами.
— Я почти угадал.
— Что?
Она совсем подняла голову и смотрела ему в глаза.
— Можно говорить просто?
— Да… Как между людьми…
— Я думаю, у вас жизни не было. Она прошла мимо, стороной, были только книги.
— Это заметно?
— Нет. Только я один могу видеть, потому что я слишком хочу угадать вашу душу.
Он остановился. Ему почудилось что-то странное в своих собственных словах.
Валентина тоже молчала. Потом она произнесла грустно:
— Да, вы почти угадали. Почти, — потому что вы, вероятно, думаете, что если б я видела жизнь близко, все испытала сама, все пережила, — я была бы умнее, лучше, сильнее. А это не так. По существу, я чуть не так же неопытна, как вот эта институтка Сонечка, которую вы сейчас видели. Я бы так же, как она, могла воскликнуть с любопытной тоской: а хорошо, должно быть, любить и быть любимой! А между тем я не воскликну. И у меня, и у нее белые страницы в прошлом. А ведь есть между нами разница? Так все это — книги. Книги и есть уже жизнь. И книги еще лучше учат, чем жизнь… если умеешь их перерабатывать в душе, как жизнь.
Кириллов подумал, потом вдруг спросил угрюмо:
— А ведь вы замужем были?
Этот вопрос звучал резковато, но Валентина не обиделась.
— Была, — сказала она, усмехаясь. — Мой опекун, любивший меня с детства, как дочь, женился на мне. Ему было пятьдесят восемь, а мне двадцать. Я ухаживала за ним и очень плакала, когда он умер.
— Значит, не любили его?
— Как? Как в романах пишут? Нет.
— И никогда не любили?
— Строгий допрос…
— Нет, не шутите. Я просто спрашиваю. Я оттого спрашиваю, что мне нужно знать, угадал ли я вашу душу.
— Я знаю, знаю… Мы друзья. Я оттого и говорю вам. Нет, не любила. Так, иногда, как будто намек, начало чего-то, предчувствие. Но сейчас же все кончилось — обстоятельства или так… Нет, я никого не любила.
— Но ведь вас любили?
— Не знаю. Я пугалась и уходила от любви, которую часто вызывала намеренно. Видите, как я с вами искренна. Постойте, впрочем… Не всегда так случалось… Любовь одного человека я выносила долго, она мне нравилась, и я привыкла, это началось еще при жизни мужа. Но сам он мне не нравился, я не могла бы его полюбить. И еще он мне потому не нравился, что я часто, для него же, должна была лгать ему. Вероятно, так всегда бывает при любви. Я и боюсь, когда любовь близко. Впрочем, теперь все кончено.
— Отчего же?
— Мы как-то разошлись. Перестали понимать друг друга. Он значительный человек, только мы не пара. Я хочу вперед смотреть и думать, а он все только около себя. Скучно.
Кириллов встал и прошелся по кабинету. Совсем стемнело. Только угли в камине тлели багровым пятном и белые кружева на платье Валентины казались розовыми, как горячее тело.
— Будем друзьями, Валентина Сергеевна, — сказал вдруг Кириллов и протянул руку. Голос у него стал другой, точно не его. — Вы простите, если я вас неловко спрашивал. Я хотел знать. И я одинок, и у меня все книги. Вот и будем помогать, я вам, а вы мне. Да? Скажите, если не хочется, если вы думаете, что мы не товарищи. Я этого, знаете, никому не говорил. А вот мне сразу почудилось, что у вас живая душа.
Валентина тоже встала и обеими руками взяла его руку.
— Хочу, будем друзьями, — проговорила она. — Я в вас тоже чувствую хорошее.
