Само собой разумеется, что такой широкий план объединения требует известной централизации. И автор останавливается на создании «административного центра». Какие же пути указаны им к реализации всего этого?
«Для русской эмиграции, — говорит он, — нет и не может быть иного основания для объединения и органического сосуществования, кроме совершенно добровольного соглашения («общественного договора»), т. е. «широко демократический принцип», «всеобщее голосование» и — Contrat Social [65], принятый «по воле большинства»…».
Прежде чем указать хотя бы на первые трудности этого в реальной обстановке дня, сделаем маленький экскурс в прошлое. Бросим взгляд на номер «Последних Новостей» от 10 декабря 1920 г. Номер этот очень любопытен сам по себе, даже страшен, если положить его рядом с каким-нибудь номером года 29-го. Какие тут 9 лет! Века прошли, поколения сменились… Во всяком случае, та газета «Поел. Нов.», — враг этой, сегодняшней, тоже называемой «Поел. Нов.», враг во всех решительно отношениях. Есть в старой, между прочим, и отдел «Свободная Трибуна». И, в данном номере, мы находим там… автора брошюры, г. Гольденвейзера-Любимова. Любопытно, что он говорит приблизительно о том же и то же, предлагает по тому же «демократическому принципу» создать «эмигрантский центр» (еще «интеллигенции», правда, и не для чисто «социально-экономических» задач, но он уже отрицает старопартийные группировки, и вождей, — «генералов» от политики). Еще любопытнее, что статья сопровождена сочувственным замечанием «от редакции»: создание такого центра ей отнюдь не кажется возможным…
Сейчас нам понятно, что предложение г. Любимова, в тогдашней форме, было, по тогдашним временам, неосуществимо. Но и для теперешнего его проекта, гораздо более реального, выросли, по пути, новые затруднения. В 20-м году эмиграция была (или сознавала себя) более цельной. На две половины, неравные, она еще не была разрублена. Сейчас это деление фактически существует. Большинство учреждений, общественный голос, — пресса, — в руках «верхов» эмиграции; главная часть, общая масса, — нема, безгласна. «Свободных Трибун» для нее больше нет. Ведь и для г. Любимова нет: громка ли отдельная брошюрка, да и брошюрку из тысячи один «обыватель» может издать! При этом вот главное: полное отсутствие у верхов и вождей к этой общей массе интереса. Какие же тут «демократические принципы», соглашения хотя бы на программе исключительно социально-экономической, какое создание центра! Чтобы говорить о «подчинении большинству», о большинстве голосов, надо ведь чтобы голоса были? Но их нет, и не видно, кто и как станет заботиться, чтобы они явились.
Мне кажется, г. Любимов эту сторону своего проекта недостаточно разработал. Если к оформлению эмигрантского хаоса нельзя подойти какими-нибудь тихими, окольными тропинками, если нужно начинать прямо с выборов и Contrat Social, — я боюсь, что долго еще нам в этом хаосе надо путаться…
Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. Ведь этот глубокий «неинтерес» к эмиграции со стороны «верхов» той же эмиграции — что-то ненормальное, какое-то затмение. Многие с полной искренностью думают, что надо все взоры, все внимание обратить на Россию, и, если смотреть на нее, — то уже нельзя смотреть на эмиграцию. Это будто бы значит «отвернуться» от России, что «не патриотично». Да и для чего, спрашивают они, все эти заботы по сложному устройству на чужой земле? Только что откроются двери России — вся эмиграция потянется туда как «обывательщина», так и политики, без различия толков… Мы все думаем о России, что нам думать об эмиграции, — о себе? Зачем?
Тот, кто ставит подобные вопросы искренно, лишь по наивности, может получить ответ в той же брошюре г. Любимова.
Прежде всего — знаем ли мы, когда откроются двери России? Если еще не завтра, а послезавтра, то не нужно ли и до послезавтра эмиграции сохраниться, как русской} Ощущение себя международными париями этому не содействует… Между тем организованная эмиграция «без труда избавит громадное большинство от жизненной необходимости перехода в иностранное подданство…». И больше: «С такой эмиграцией нельзя не считаться… Она не останется в роли quantite negligeable [66] в глазах населения СССР…». И несомненно «будет оказывать влияние и на ход событий внутри СССР…».
А когда откроются двери России, не окажется ли эмиграция, возвращающаяся в данном своем состоянии, чем-то вроде толпы беженцев? Легко ли будет каждому, в одиночку, искать места своего и связи, среди незнакомых условий, с уже незнакомой Россией? Другое дело — возвращение эмиграции организованной. «После большевиков Россия (какой бы она ни была) будет остро нуждаться в образованных и технически подготовленных людях, в капиталах, иностранных кредитах, организаторах, коммерсантах, инженерах, агрономах, профессорах, учителях, торговых и государственных служащих, лицах, знающих иностранные языки. Откуда-нибудь она их несомненно получит. И будут ли то иностранцы, или бывшие русские эмигранты, — зависит всецело от теперешней эмиграции…».
Да, от нее, от того, успеет ли, сумеет ли она довоспитаться до состояния, в котором окажется реально нужной воскресающей родине?
Нужно — не в одном только, чисто материальном, смысле: «воспитание» я понимаю широко. Работая над собой, оформляясь, эмиграция несомненно будет получать и общее воспитание. Когда нынешней зимой велся разговор о средней массе эмиграции, так называемой «обывательщине», И. Бунаков (который видит в ней именно «часть русского народа») горячо протестовал против равнодушия к ней верхних эмигрантских слоев, указывал на полную ее покинутость и в духовном отношении, как во всех других. Речь шла не о «политике», столь ненавистной г. Любимову, хотя где «политика» и где «не политика» в наши дни? Слишком широким стало это понятие. К тому же сам автор брошюры, настаивая на организации «исключительно соц. — экономической», прибавляет, что «организованная эмиграция станет в России и активно-политическим фактором».
Конечно, станет, не говоря о прочем. Ища форм человеческой жизни, приобретая навыки наряду с техническими знаниями, эмиграция не может не обрести, попутно, и духовных ценностей. Во всяком случае, принципы свободы и права не останутся ей чуждыми; с ними она и поедет работать в Россию — на Россию.
Что же? Не значит ли заботиться, думать об эмиграции — думать о России?
Я не разделяю, как сказано выше, одностороннего взгляда автора: весь корень зла он видит в политике и за нее нападает на эмигрантские «верхи». Может быть, он рассчитывает, что если твердо ограничить дело эмиграции областью социально-экономической, к нему легче привлечь интеллигенцию без различия толков. В теории это верно. Но на практике — почему привлечь, раз она не заинтересована никакими решительно делами, ничем, касающимся эмиграции? Фатальное невнимание, поддерживаемое не менее фатальным убеждением, что если смотреть на Россию, которая «там», надо отвернуться от России, которая «здесь», произвольное деление России — вот первый камень, главное препятствие для проектов г. Любимова. Сдвинется ли он? «Всеэмигрантский съезд»… «всеобщее голосование»… Contrat Social… Какие мечты, — для сегодняшнего дня! Это не значит, что сам проект — мечта, утопия. Напротив. Необходимость превращения эмиграции, хаоса, в «социально-экономический организм» так настоятельна, что кое-где, частным образом, работа происходит. Происходит она и в самой массе эмиграции. Но все это, увы, еще разрозненные усилия, блуждание по окольным тропинкам…
Если так будет длиться, наступит момент для эмиграции взять свое дело в свои руки, самой расчищать себе широкий путь. Это ее долг. Но не станем закрывать глаз: мы, русские, русская эмиграция. Мы способны на героический подвиг, мгновенный и длительный, мы умеем работать, говорить, думать, мы можем составить проект, издать брошюру, — но делать? Способны ли мы делать общее, общественное дело?
Но годы испытаний ни для кого даром не проходят. Из них рождаются новые силы, нужная воля и выдержка. По силе русская эмиграция и будет делать дело свое, — дело России.
ЛЮБИМАЯ
