политики здесь не ночевала. Стоит сопоставить слова Адамовича со статьей Поплавского, чтобы понять: речь идет не о политике, но… о мире: не действовать ли так, чтобы «погасить» мир? Не это ли — действие «в верном направлении?». Адамович лишь спрашивает, но Поплавский уверен; ведь «агония — самое приличное для мира состояние».
Вопрос огромный, даже слишком огромный. Что перед ним мои скромные вопрошания насчет политики? Но все же, пока всеобъемлющий вопрос этот не решить (и скорого решения не предвидится), почему бы нам не заняться вопросами, с виду маленькими, обыденными, находящимися, как мы сами, во времени? Вопросами просто — жизни? Подвернется непременно тут и «политика». Кроме окончательных высот и широт, — нигде сегодня от нее не спастись: ни в Париже, ни в России… ни в журнале.
Журнал «Числа», пока что, спасается. До такой степени, что даже заведомые «политики», направляясь под сень его, облекают себя в одежды критиков… если не литературы, то литераторов.
Это недурно, это имеет свой стиль. Но как долго можно его выдерживать?
И все-таки я продолжаю думать, что «неинтересный» мой вопрос, — о политике (и какой?), о связи или не связи ее с искусством, о ее «месте» в жизни в разные моменты истории, — не такой уж неинтересный вопрос. Кто знает, может, и к «миру», и к «вечности» имеет он большее отношение, чем это кажется с первого взгляда?
Если группа русских людей, близкая к журналу «Числа», не дала еще, со своей стороны, никакого ответа на вопрос — то вряд ли потому, что не может им заинтересоваться. Я думаю (или хочу верить), что она еще не успела выработать в себе ясное к нему отношение. Когда это будет — будут ответы.
P. S. Эти строки были уже написаны, когда состоялся в Париже вечер «Чисел», посвященный как раз вопросу, меня занимающему: об искусстве и политике.
Не касаясь в частности ни одного из ораторов (я не пишу отчета о вечере), я должен, однако, сказать, что каким-то образом, совокупность всех речей, атмосфера залы или, может быть, несколько кем-то брошенных слов, — все это вместе очень разъяснило для меня и вопрос, и позицию «Чисел». Скажу кратко и упрощенно: мне кажется, что литературный журнал имел намерение, в программном заявлении своем подчеркнуть, прежде всего, свою литературную преимущественностъ (на которую он, естественно, имеет право). Он воспользовался ходячим словом «политика», просто-напросто желая оговориться, что статей по чисто политическим вопросам в нем не будет уже потому, что сотрудники его — литераторы по преимуществу и профессионально-политических статей писать не умеют. Это опять только естественно, и вряд ли кто-нибудь пожелал бы (и я менее всего), чтоб было иначе, чтоб «пирожник» принялся «тачать сапоги». Но при этом — насколько я убедился — руководители «Чисел», вкупе со своими ближайшими сотрудниками, нисколько не отрицают, что «политика» — понятие растяжимое, в некоторые же времена — особенно растяжимое; и тогда вопрос, переходя границы специализма и оставаясь как бы «политическим», может рассматриваться как вопрос жизни.
Могли ли «Числа», да и какой-нибудь действительно литературный журнал, сказать, что к таким «политическим» вопросам они не имеют отношения? Нет, конечно; это было бы просто абсурдом, как заявление, что «литература не имеет ни малейшего отношения к жизни».
Пирожник может не тачать сапог, сапожник не печь пирогов (бывает и это, но, слава Богу, редко) — однако ни с того, ни с другого не снимается обязанность быть <<геловеком» (сказал один из близких сотрудников «Чисел» — Адамович). Не снимается она и с литератора; и литература, и искусство, из которого исключена малейшая черта «человечества», — будь то человеческая мораль или что другое, — уже не искусство. В искусстве — особенно видно, на каких трех китах все построено; эти киты, банальные, подобно всему вечному, — правда — добро — красота. Отнимите любого — посмотрим, что у нас будет за «искусство». Выньте какого-нибудь из широко понимаемой политики, общей жизни геловегеской — поглядим, что у нас от нее останется…
Из-за слов, все-таки не всегда точно употребляемых, многим, вероятно, и после вечера «Чисел» осталось кое-что неясным. Есть слова (звуки), которые, от привычки, действуют гипнотически. Я старался преодолеть гипноз, и, если не все, то позиция «Чисел» по отношению к «искусству» и «политике», стала мне понятной. Она, по-моему, в существе, правильная… Быть может, некоторые из руководителей журнала еще будут спорить, найдут, что я ошибаюсь?..
Но кажется мне, что нет, не ошибаюсь.
КОММЕНТАРИИ
ТИХОЕ. СТРАШНОЕ (с. 7)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1926. 4 апреля. № 1838. С. 2.
«творимой легенды» — имеется в виду роман Ф. Сологуба «Творимая легенда» (1914).
ДО ВОСКРЕСЕНЬЯ (с. 13)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1926. 2 мая. № 1866. С. 2.
«рю Дарю» — храм Александра Невского на рю (улице) Дарю в Париже. Собор был освящен (после большого ремонта) 11 сентября 1926 г. Дарю Пьер-Антуан (1769–1823) — французский политический деятель и писатель. В 1812 г. сопровождал Наполеона в его походе на Россию в качестве главного интенданта. С 1819 г. пэр Франции, представитель либеральной оппозиции в Верхней палате.
МЕМУАРЫ МАРТЫНОВА (с. 20)
Впервые: Звено. Париж, 1927. 13 февраля. № 211. С. 6–7 (I. Сашенька); 13 марта. № 215. С. 5–8 (И. Скандал); 27 марта. № 217. С. 7–8 (III. Смирение); 22 мая. № 225. С. 7–9 (IV. Ты — ты). Серию своих рассказов «Мемуары Мартынова» Гиппиус называла романом.
брылы — обвисшие губы или щеки.
тапер — музыкант, игравший за плату на танцевальных вечерах или при демонстрации немых фильмов. шассер — служащий гостиницы (фр.).
ГОРНЫЙ кизил (Из мемуаров И. Л. Мартынова) (с. 50)
Впервые: Иллюстрированная Россия. Париж, 1927. 23 апреля. № 17. С. 4–6.
ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ (с. 59)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1927. 24 апреля. № 2223. С. 2. Перепечатано дважды в «Иллюстрированной России» — 14 ноября 1931. № 47 С. 4 и 6 под названием «Жюльен или не Жюльен?» и 9 января 1937. № 3. С. 1, 2, 4 под названием «Жюльен».
«Загадогные натуры» («Проблематические натуры», 1860) — первый роман немецкого писателя Фридриха Шпильгагена (1829–1911). Герой романа Освальд Штейн — романтик, изверившийся в романтизме, сентиментальный революционер. Роман имел большой успех, именами героев называли новорожденных.
Жюльен — герой романа Стендаля «Красное и черное» (1831).
ЧТО ЭТО ТАКОЕ? (Из мемуаров Мартынова) (с. 65) Рассказ
Впервые: Звено. Париж, 1927. № 1. Июнь. С. 31–39.
Мурилъо Бартоломе Эстебан (1618–1682) — испанский живописец, сентиментальные образы которого проникнуты лиризмом.
«Марья Антоновна! Анна Андреевна!» — речь идет о комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» (1836), где Хлестаков объясняется в любви одновременно дочери и ее матушке.
