разве, объяснение: сущность у Осоргина такая рыхлая, талая, вялая, что чему бы он ею сегодня ни предавался, — завтра, если найдет смешливое настроение, через сущность свою перескочит, даже не заметив.
Словом, вышутили действительно смешную сторону журнала, а того, что под смешным, не увидели. И никто, занявшись сотрудниками «с именами», не обратил внимания на маленькую, но такую ароматную розу, что без нее, пожалуй, не было бы и самого букета. Я говорю о разновидности, которую представляет г. Святополк-Мирский.
Разновидность, в сменовеховстве почти неизбежная. Это — некто «обманывающий». Таланта — и даже эстетического чутья — лишен; однако страдает, если не славолюбием, то известнолюбием. Взамен таланта ему дана некая сообразительность и нюх к моменту. А так как база его — полнейший душевный нигилизм, то в выборе моментов и путей он ничем не стеснен, только бы подходящий — и удобный.
Эта разновидность в г. Святополке еще индивидуально-размахровлена: он облюбовал путь эстетического пробольшевизма, — с его все-таки вывеской какой-то «России», — сам не имея ни к какой России ни малейшего отношения, ни малейшего о ней понятия и… даже плохо владея русским языком?!
Нужна смелость, чтобы при этих свойствах, — естественных для человека, издавна проживающего за границей, — стать проповедником «связи с Россией» и литературным критиком. Но нигилисты вообще очень смелы. Г. Святополк уже давно успел пробраться в чистые журналы и газеты, орудуя именно «патриотизмом», перед которым пасуют самые храбрые: как же, мол, вот беспристрастный критик говорит о молодых побегах в России, находит там эстетические достижения… Большевики большевиками, но литература вне политики… Мы не можем ее заслонить большевиками… Это лубочно…
Но лубочен-то был «патриотизм», а также «эстетизм», под прикрытием которых г. Святополк проводил в эти журналы рецензии весьма определенного духа.
Ныне его деятельность расширяется. У него уже свой орган и группа «помогающих», «сочувственников». Приобрести журнал маленького Шаховского ничего не стоило; с помощниками труднее, а они абсолютно необходимы, да еще с литературными «именами», — чтоб было на что опираться. Наметив более годных, г. Святополк употребил, для их приобретения, верное, испытанное средство: он стал хвалить их, со всей щедростью, не останавливаясь, по нужде, перед возвеличеньем; не умаляя этих, намеченных, перед советскими писателями (высшая похвала!), иногда приравнивая какого-нибудь советского гения к здешнему, эмигрантскому. Так, Марина Цветаева с Пастернаком были вместе объявлены первыми, великими, современными поэтами.
Средство, — что говорить, — верное. Художественные «творцы», — а голенькие «эстеты» преимущественно, — бессильны перед похвалой. Иные немало куражатся; но, в конце концов, всякий на похвалу сядет, как рыба на крючок. И талант не спасет. Цветаева, несомненно, талантлива, а посмотрите, что с ней сделалось, до чего она домахнула под непрерывным поощрением ее собственных нигилистических наклонностей и под действием постоянных ее, Цветаевой, возвеличений (довольно грубых). Попутно она утеряла здравый взгляд и на самого Святополка. Он уж кажется ей «редким и счастливым исключением» из всех критиков. А свою близость к Пастернакову гению — она уж так глубоко восприняла, что стихи начала писать, подражая Пастернаку («Старинное благоговение», например, во втором № «Благонамеренного»). Она уверовала в Святополка по-женски, целиком: и в его эстетическое чутье, и в талант, и в его позицию. Собственное ее чутье могло бы, кажется, подсказать, что в одной строке г. Адамовича больше таланта, нежели во всех писаньях Святополка, бывших и будущих; но… чутье изменило, Цветаева отравлена, заворожена.
На Цветаевой все это выпуклее, откровеннее, нагляднее; приблизительно то же происходит и с другими. Сладкая вода похвал имеет свойство соленой: чем больше пьешь, тем больше хочешь пить. И недаром этой соленой сладостью — взаимных похвал и самохвалений — так обильно политы, улиты все страницы «Благонамеренного».
Вышутить такое собрание кукушек и петухов, наперерыв друг друга хвалящих, — конечно, соблазнительно. И весело. Но — повторяю, — жаль, что критики не заглянули за кулисы, не отметили, о чем эти кукушки и петухи поют и куда зовут.
Отсюда вижу, какие мне будут сделаны возражения. У меня есть на них ответ.
Скажут, конечно, что все это мелочь, закоулок, и что я, подробно останавливаясь на «Благонамеренном», только играю в РУКУ рекламистам. О Святополке, например, никто еще слова Всерьез не сказал, и он будет предоволен, что его рисуют каким-то демоном нигилизма, чуть не ленинским Таратутой.
Что касается сменовеховства, пробольшевизма, — то если б и был его душок в какой-нибудь группе, — еще «литературной»! — неужели это имеет значение? Кого и что это «разлагает»? Да, наконец, и уловить определенный душок, доказать духовную связь данной группы с СССР и конкретное о ней воздыхание — довольно трудно. Мало ли что пишут литераторы, и прозой, и стихами!
Отвечаю по порядку.
Да, явление мелкое, маленькое. Но ведь и порез от ланцета с каплей трупного яда — только маленькая царапинка. А внимания достойна самого немедленного. И журнал Шаховского, как эта царапинка, может по виду казаться невинным, казаться долго. В первом номере писал… даже Бунин. Да и во втором еще действуют «непричастные» люди, которым я очень соболезную в их невольной беде. Один из них мне пишет: «Я думал, что это будет просто сюсюкающая эстетика, и вот что вышло…».
Да, я хочу привлечь внимание к «царапине»: и я просто не думаю о том, что из этого может выйти «реклама рекламистам». Я думаю о ценностях, гораздо более ценных, нежели известность или неизвестность г. Святополка. Во всяком посягательстве на коренные человеческие ценности, — этические и эстетические, — начало разложения. Пусть, в данном случае, еще разложения эстетического, — «только»; или этого мало? Ужели эстетический распад эмиграции не имеет значения? Пора бы понимать, что область эстетики, искусства, творчества — не придаток и что нет разницы, с какого конца начинает гнить рыба: с хвоста или с головы.
А теперь я перехожу, наконец, к тем, кто не знает, можно ли с определенностью говорить об известном «душке», основываясь на упражнениях литераторов; к тем, кто все еще сомневается в духовно- конкретной близости данной группы к СССР и большевизму.
Рассеять эти сомнения, умножив цитаты — нельзя. Чуткий человек и так уже все понял, а какие цитаты убедят упорствующих или очень неразумных? Им я предпочитаю эту духовно-конкретную связь показать, видимо и осязательно, — на том же Святополке, тесно связанном с остальной группой.
Это будет, попутно, и недурной иллюстрацией к тому, что я говорил выше о «творчестве», о познаниях в русском языке и о других свойствах г. Святополка.
Есть, среди советских гениев, критик-большевик Вардин. Он — один из трех руководителей замечательного органа «На Посту» (два другие — Лелевич и Розов). Журнал «На Посту» печатал доносы не только на «попутчиков», но даже на пролетарских писателей, даже на Маяковского, даже на Горького, даже на следователя Б.Ч.К. — Брика. Дошло до того, что сами большевики полуликвидировали «На Посту» — «за неумеренную травлю писателей» (буквальное выражение большевика Варейкиса). Но ревностный Вардин, конечно, остался на своем посту.
Запомним его имя, а пока перенесемся из Москвы в Париж.
Не так давно г. Святополк прочел здесь литературную лекцию. По тону и по форме она вполне соответствовала всем его писаниям. Несколько обветшавшие приемы — «эпатированья буржуа», вроде извинений, что ему приходится упомянуть имя такого старого и ненужного писателя, как Достоевский. И, конечно, — очень затрудненная русская речь. Свои познания в русском языке г. Святополк думает пополнить, изучая его, последнее время, по СССР-ским писателям; и делает заметные успехи. Выучив, например, песенку:
