организации — в двадцать первом году. Был одним из создателей чехословацкого комсомола. Писал в 'Руде право'. Занимался большой политической публицистикой.
Впрочем, компартия бросила сюда, в самую гущу событий, все свои козырные тузы. Культурой и печатью заправляет здесь тот самый поэт Лацо Новомеский, стихи которого я читал в русских переводах еще до войны. Пропаганду направляет Густав Гусак, юрист, тоже, несмотря на свою молодость, старый коммунист, отличный оратор и, как мы в том все время убеждаемся, хороший организатор. А рядом с ними маленький, коренастый, крепкий, будто из бронзы отлитый, Карол Бацилек, рабочий, шахтер, организатор забастовок — все яркие, колоритные фигуры.
Глас вопиющего в пустыне?
Только в дни самых бурных наших наступлений доводилось нам работать так, как работаем сейчас. Занимаемся партизанскими делами, пишем и сдаем написанное почти через день. Доходят ли наши корреспонденции до редакции — это вопрос, ибо, вручая их летчикам или бросая в эфир по партизанской рации, мы не знаем их дальнейшей судьбы. Обратной связи нет, как проверишь? После того как я рассказал Крушинскому о Яне Шверме, мы до рассвета проговорили о партизанах. Крушинский только что вернулся из села Детва, этого своеобразного заповедника бытовой словацкой культуры, где люди ходят в костюмах минувшего века, пашут старинными плугами, сохраняют в обиходе традиционную глиняную утварь. Вот в этом-то тихом селе, где жизнь как бы замерла и дедовские обычаи тщательно охраняются, большинство мужчин, оказывается, ушло в волонтеры, захватив о собой охотничьи ружья и чуть ли не пищали, заряжающиеся со ствола шомполами.
Ну, а пока Крушинский жил в этом заповедном селе, я успел побывать с Николаевым, наоборот, в самом ультрасовременном месте Словакии — на обувных фабриках Яна Бати в поселке Бативаны, Мы побывали в рабочем партизанском отряде, который Шверма с гордостью называл 'наша гвардия'. Официально отряд называется Отрядом капитана Трояна, а неофициально 'Хлопцы с Бативана'. 'Хлопцы с Бативана' оказались отнюдь не вольницей, а настоящим боевым дисциплинированным подразделением, кстати сказать, отлично оснащенным… немецким, венгерским и даже румынским оружием; винтовками, пулеметами, минометами, И не трофейными, а… закупленными или выменянными у интендантов на обувь, кожаные куртки или иные изделия фабрик коммерческими агентами предприятия.
Познакомился с капитаном Трояном, крупным брюнетом, с чеканным профилем, который, как мне сказал тезка, вовсе никакой и не капитан, а механик фабрики. Воинское звание понадобилось ему 'для представительности'. Впрочем, человек этот, как мне кажется, прирожденный военный. Все операции его отряда продуманы. Марши, которые отряд предпринимает на грузовиках фирмы, всегда стремительны.
В отряде хорошая разведка, состоящая главным образом из девушек, свободно проникающих в стан противника в гражданской одежде. Неплохо поставлена саперная служба. Оделись хлопцы с Бативана в особую, сшитую на их предприятии форму, щеголяют в белых меховых папахах, перетянутых наискосок красными лентами.
Пока подполковник Николаев, выполняя поручение командования, занимался своими делами, я в отличной заводской столовой за кружкой неведомо как завезенного сюда настоящего пльзенского пива говорил с Трояном о делах, которые отряд уже совершил, и о тех, которые замышляет. У него все продумано, у этого «капитана». В минуту затишья его люди, как всегда, работают в цехах. После работы он устраивает учения. Организовал даже курсы для командиров рот. Учит людей стрельбе, у него даже составлен план для перехода на подпольный режим, если немцам удастся занять Бативаны. А ведь он только механик по ремонту оборудования. А когда в армии отбывал срочную службу, был всего лишь свободником — один из самых низших чинов. Словом, восстание не только разбудило в стране лучшие революционные силы и привело их в активное движение, но и выдвигает уже своих талантливых военачальников, не имеющих никакого отношения ни к генералу Гальяну, ни к генералу Виесту.
Когда я рассказал обо всем этом Крушинскому, он снова спросил:
— Признавайтесь, вы об этом уже написали?
— Написал. Так и озаглавил: 'Хлопцы с Бативана'.
— И послали?
— Направил с летчиком.
— Ну тогда я вас сейчас уконтропуплю. Мы тоже мух ноздрей не ловим, — И он рассказал о другом партизанском командире, по фамилии Жингор, о котором Николаев тоже как-то упоминал.
Есть тут город со сложным названием Святой Мартын Турчанский, где, собственно, и началось восстание. Словаки, всегда подспудно борясь против австро-венгерского владычества, еще в прошлом веке создали своеобразное учреждение, именуемое Матица Словенска. Это учреждение ставило задачей воспрепятствовать ассимиляции, сохранить и развить словацкую культуру и словацкую самобытность.
Собирались древние и современные рукописи, записывались песни, сказания, мелодии. Все это хранилось и береглось.
Людям прививалась вера в словацкий народ, гордость словацкой историей. Делалось это умно, хитро. У Матицы Словенской — общества респектабельного, буржуазного, все время подчеркивающего свою аполитичность, на местах были свои филиалы, в которых группировались энтузиасты и делали свое дело. Нет ничего удивительного в том, что именно в этом музейном городе и вспыхнуло восстание, в начале которого немалую роль сыграл Шингор. Мы с Николаевым побывали там проездом, а Крушинскии задержался и вот, оказывается, добыл интереснейший материал.
Жингор, молодой человек с обликом итальянского карбонария, не очень подчиняется штабу партизанского движения, предпочитает действовать самостоятельно, на свой страх и риск. В прошлом скромный, ничем не примечательный работник социального страхования, он теперь развернулся как безумно смелый, даже дерзкий человек. Его небольшая группа атакует из леса немецкие колонны и в горловинах горных дорог взрывает воинские эшелоны. Навели на немцев такой страх, что те пускают теперь перед паровозом платформы с песком. Но и это их не спасает. Находятся смельчаки, которые забираются на виадуки, нависающие над железнодорожным полотном, прячутся в ожидании поезда, а потом бросают сверху в тендер паровоза мину с дистанционным взрывателем. Поезд спокойно продолжает идти, и через несколько минут или часов в отдалении от виадука раздается взрыв и все летит под откос.
— Ловко, а? — говорит Крушинский, в узких его глазах задор. — А однажды в гостинице Жингор сам застрелил командира немецкого карательного отряда. Застрелил и сам же поднял по этому поводу шум, помогал искать злоумышленников и даже навел немцев на след одного предателя-словака, которого те и схватили. — Подумав, Крушинскии оговаривается: — Не знаю, может быть, тут есть и плоды фантазии. Может быть… Такие люди порядочные фантазеры, но два-три факта, которые я проверял, действительно были. А вот командование он не очень признает, говорит: 'Я тот кот, который ходит сам по себе'. Любопытнейший парень. А вы знаете, кто его идеал? Нипочем не догадаетесь.
— Ну и кто же?
— Дубровский. Да, да, пушкинский Владимир Дубровский. Что, плохой, скажете, материал?
— Вы об этом написали?
— Конечно. И озаглавил: 'Дубровский из Низких Татр'.
— И отослали?
— Конечно, еще вчера, самолетом. Только, боюсь, забракуют. Не любят у нас котов, которые ходят сами по себе… Ну черт о ними, я его в свой роман вставлю.
— В роман? Это новость. Как это?
— Очень просто. Я обязательно напишу роман об этом восстании. Я уже и заглавие придумал. Знаете какое? 'Горный поток'… Как, ничего заглавие?.. Не сейчас, не сейчас, конечно. Какие сейчас романы. А как говорил наш соудруг бравый солдат Швейк: в семь часов после войны. — И встревоженно спросил: — А как вы, Бе Эн, думаете, доходят все-таки до редакции наши корреспонденции? Ну хоть что-нибудь туда прорывается?..
В самом деле, доходят ли, печатают ли их?
