Овидия, но не в знаменитые «Метаморфозы», а в «Ars amatoria»[3], учебник любви. Чтение, несомненно, запретное, поскольку само наслаждение им было сродни греху. Однако отец Куллус всего лишь человек, и, если бы кто-то спросил его, почему он читает Овидия, он ответил бы: исключительно из-за совершенства его стихов. Отец Куллус был доволен собой и миром, тем более что перед ним на столе стояла ваза с краснощекими яблоками.
Тут в дверь его кельи громко постучали, и чей-то прерывистый голос позвал:
– Брат! Слышишь, брат?
Куллус вздрогнул.
– О tempores, о mores! – воскликнул он. – Кому я потребовался?
– Аббат Гардинус при смерти! Поспешите в его келью!
С легкостью, удивительной при его телосложении, отец Куллус вскочил, спрятал книгу, не забыл прихватить яблоко и поспешил на зов.
Неподалеку от монастыря, в сложенном из сучьев шалаше, обычно служившем убежищем для нескольких коз, стоял на коленях молодой человек лет двадцати. Он разложил перед собой на соломе хирургические инструменты и сосредоточенно о чем-то размышлял. Рядом с ним сидел на корточках мальчишка, который настойчиво внушал маленькой дворняжке:
– Спокойно, Педро, спокойно, сейчас все будет позади.
Собачонка била хвостом по земле. Было очевидно, что беспокойство мальчишки передается и песику.
– Не знаю, смогу ли я удержать его! – запричитал мальчик.
– Сможешь! – юноша взвесил в руке два разных ланцета и остановился на меньшем по размерам. – Ты только раскрой ему пасть пошире, чтобы я мог вскрыть гнойник.
– Вы сделаете ему очень больно? – с испугом спросил мальчик.
– Нет, больно ему будет совсем недолго. Если у него прикорневой абсцесс, как я предполагаю, все дело в том, чтобы сразу обнаружить и вскрыть гнойник.
– А потом?
– Отток дурных соков уменьшит давление на зуб. Это сразу принесет Педро облегчение.
Голос юноши звучал спокойно, такими же ровными и уверенными были его движения. Ничто не говорило о том, что внутренне он так же встревожен, как и мальчик. Эта способность владеть собой была ему свойственна от природы, поэтому он и выглядел старше своих лет. Подняв правую руку, он провел ланцетом по левой внутренней стороне губы. Быстрый, решительный надрез, движение – и песик взвыл.
– Педро, все уже кончено! – с облегчением воскликнул мальчик. Маленький песик-дворняжка замотал головой, он хрипло лаял, пришлепывал губами, несколько раз ударив лапкой больную губу. Но вот на землю пролилась острая желтоватая струя – значит операция проведена удачно.
– Жидкость с гноем уже вышла, скоро ему будет лучше, – уверенно проговорил молодой человек.
– Я даже поверить не могу, что он теперь будет совсем здоровый пес, – пробормотал мальчик. – Спасибо, святой отец, я так вам благодарен...
– Не надо громких слов, – молодой человек положил руку на плечо мальчика. – И не называй меня впредь «святой отец». Самое плохое уже позади. Рана через два-три дня затянется. За это время еще раза два выйдет гной, но так и должно быть. Оставь Педро на некоторое время в покое, тогда через день-другой он будет опять помогать тебе пасти овец.
По его лицу скользнула улыбка. Он дал песику легкого шлепка и тут же оглянулся туда, откуда доносились громкие крики. Юноша не мог понять толком, в чем дело, но вдруг кто-то несколько раз выкрикнул его имя:
– Витус! Витус!
В келью умирающего они вошли друг за другом: Гаудек, Томас, Куллус и последним – Витус. Молча встали у продольной стены и перекрестились на висевшее у изголовья распятие. Потом опустили головы.
– Не делайте столь постных лиц, братья, только потому, что я вскоре предстану перед Всевышним, – ободряюще прозвучал из угла комнаты голос аббата. Жестом руки он подозвал их к себе.
– Если я не ошибаюсь, сегодня вторник, 13 марта
– Вы не должны говорить так, преподобный отец, – Куллус поднял свое розовощекое лицо. Он первым полностью овладел собой. – Вспомните, сколько всего вы намеревались свершить в земной жизни. И не забывайте, что заслуга в том, что обитель наша прославилась как средоточие благочестия, учености и мирной жизни, принадлежит исключительно вам.
– Вздор, братья, – голос Гардинуса прозвучал удивительно твердо. – В этом монастыре живут сто двадцать четыре монаха, девять послушников и одиннадцать
Гардинус подозвал к себе толстого монаха:
– Не жалуйся, брат, а возрадуйся! И подай мне стакан воды, я хочу еще кое-что сказать вам.
Отец Куллус поклонился, произнес невнятно какие-то слова извинения и поспешил выйти.
– У него что на уме, то и на языке, но я люблю его за это, – с улыбкой проговорил Гардинус. – Я люблю всех вас и знаю, что вскоре вам придется хоронить мое бренное тело. Но дух мой да пребудет с вами!
Он внимательно смотрел на Гаудека, Томаса и Витуса и осознавал, до чего все они молоды. Даже отец Томас, старший из них по возрасту, родился на тридцать лет позже, чем он. Но что такое тридцать лет! Он мысленно обратился в те времена, когда и сам был молод – этак лет на семьдесят пять назад...
