нужно никаких объяснений. Бегите с богом.
Твердовский отпустил старушку. Мы последовали за женщиной с экзотическим именем, но, едва ее супруг откинул штору, пропуская нас на балкон, в дверь требовательно постучали. Невозмутимый старичок в белой синтетической майке спокойно, стараясь ни на что не реагировать, открыл верхний и нижний шпингалеты, а Матильда, стоя в коридоре, крикнула:
— Сейчас, сейчас! Уже иду.
Твердовский взял Вику за руку и вытянул ее на балкон, полный колючего снега.
— Я боюсь высоты, — только и сказала она.
— Тут не высоко, — строго заметил Юрий.
— Сердится он, — ворчливо забубнила Виктория, переползая через перила, покрытые тонкой ледяной коркой. — А по-моему, сердиться должна я. Я не стану прыгать, Юра. Мне страшно.
Они не говорили, а ворковали. Они казались глупыми и счастливыми друг подле друга, а вся эта ужасная история представлялась не более чем романтическим антуражем, достойным их чувств.
Я прыгнула, тут же поднялась над сугробом, в котором осталась довольно внушительная вмятина от моего зада, потянула призывно руки, словно была в силах поймать летящую на меня Вику, и услышала сильный удар по двери, ведущей в квартиру, где мы только, что скрывались. На балконе замаячила белая майка.
— Давайте детки, давайте, — начал сухо подгонять нас старик.
Его лысеющую голову охватил ледяной ветер, майка вздувалась пузырем, но он делал свое благородное дело.
Вторым прыгнул Твердовский, следом без особого на то желания полетела и Виктория, которая вполне удачно приземлилась. Мы общими усилиями вытянули ее из сугроба.
Все сложилось тихо и мило, как в мелодраме. Тем не менее, едва мы добрались до нашей машины, как эту тишину нарушил первый выстрел.
Я увидела, как на нас прямо от подъезда побежал все проворонивший коренастый бритый наголо громила, одетый в черный тренировочный костюм. Он бежал и на ходу стрелял по нашей машине. Дико и нелепо было слышать этот грохот в столь тихом уголке Астрахани, жители которого, по-моему, никогда не слышали даже шума петарды.
Любопытные соседи раздвигали шторы, в окнах загорался свет. Люди спросонья силились понять, что же такое творится у них во дворе?
Наглости, безнаказанности киллеров мог бы позавидовать сам Тарантино. Из подъезда выпорхнул второй, а следом за ним и третий браток. Они начали стрелять в нашу сторону, словно мы не девушку у них утянули, а никак не меньше десяти миллионов долларов. Я вообще не могла понять, откуда в них бралась эта неудержимая спесь? Неужто порнотворец мог из-за хорошенькой модели учинить такую перестрелку? Здесь было что-то более продуманное, более значимое, чем просто похищение девицы для заколачивания гнусного барыша. При всех неоспоримых достоинствах Виктории, которых я бы ни в коем случае не решилась умалять, она не стоила того, чтобы из-за нее вдруг развязалась самая настоящая бойня.
Твердовский хорошо управлял машиной. Куда лучше, чем я, и моя работа состояла теперь в том, чтобы отстреливаться. Юрий направил машину прямо на преступников. Они почти бросались под колеса, перекрывая путь. Целились то в меня, то в Твердовского. Похоже, что Вика нужна была им живой.
Твердовский разогнал авто на скользком снегу и ткнул капотом неуклюжий «Хаммер», который от удара клюнул массивным носом в сугроб и забуксовал. Я не целясь грохнула из пистолета в колесо. Баллон разорвало, и машина просела. Твердовский проворно вырвался из западни, и опасный дворик остался позади.
— Юрочка, спокойнее! — не выдержала Вика.
Я глянула в зеркало заднего вида. Ни одного преследователя на горизонте. Нам удалось и на этот вырваться из цепких лап Алевтина Зотова.
— Как ты думаешь, Гамаюнова убили? — спросила я сидящего за рулем Твердовского, который все же по просьбе своей дамы сбросил скорость и теперь пристально вглядывался вперед.
— Понятия не имею, — ответил он. — Навряд ли. Хотя у меня с ним был бы разговор короткий. Не исполнил приказ — в ящик. Но, с другой стороны, Зотов строит свои отношения с людьми не на страхе, а на деньгах. А платит он только за сделанную работу.
— Он способен пойти на убийство? — спросила я, чувствуя, что Твердовский многого не договаривает.
— А как вы думаете? — Усмешка скользнула по его губам. — По-моему, наш случай показателен.
Юрий поправил зеркало, которое от непрерывной тряски несколько изменило угол наклона, и с нескрываемым удовольствием уставился на свою изрядно потрепанную возлюбленную.
— То есть ты хочешь сказать, что это не первый заказ подобного рода на твоей памяти? — убедившись, что преследователи отстали, я начала задавать провокационные вопросы.
— Не первый, — не стал запираться Юрий. — Но скажу откровенно, девушки, которых мы привозили к Зотову, уже готовы были сами сниматься. И даже бесплатно… Такой уж контингент подбирался. Мы их даже не искали. Мы просто сводили заказчика и клиентку. Получали деньги и расходились.
— Юра, это же мерзко, — наконец по-юношески поспешно осудила его Виктория.
В ее глазах заблестели слезы. Очевидно, опасаясь именно такой реакции, он и наблюдал за ней через зеркало. Ему важно было, что она скажет, как поведет себя, когда узнает ту правду, от которой невозможно было укрыться и которую нельзя было ни обелить, ни изменить.
— Это мой хлеб. — Обычно, когда свершается то, чего люди подсознательно боятся, они уже как-то расслабляются и начинают грубить. Нечто подобное происходило сейчас с Твердовским. — Да, он такой. У меня же нет папы Белохвостова, детка. А жрать и пить хочется каждый день.
Вика больше не сказала ни слова. Долго сидела надувшись, укутавшись в ворот своей шубки. Ни она, ни тем более я с этого мгновения уже ничего не могли поделать. Принц на белом коне сам разрушил свой сказочный образ.
— А как же теперь фильм? Как же теперь все то, что ты мне говорил, когда мы ехали сюда? — с болью, почти всхлипывая от слез, напомнила молодому человеку Белохвостова, когда машина, постепенно гася скорость, завернула на перекрестке.
Колеса автомобиля вильнули, и я заметила, как тут же побелели костяшки пальцев Твердовского.
— Я лгал тебе, Вика, — честно признался он. — Я в самом деле тебе лгал. Никакого фильма я не снимал.
Он больше не оглядывался в зеркало, не ждал ее одобрения и улыбки. Он говорил теперь пустоте, дороге, всему тому, что раскинулось в освещенном фарами мраке по левую и по правую руку от него.
— И не было киллеров, не было наркомафии, преследующей тебя? — в приступе изобличающего гнева спросило невозможно наивное существо в валенках. — Он сказал мне, что снял разоблачающий фильм и теперь вынужден скрываться. Честное слово, я считала, что поддерживаю его. Я была с ним по велению сердца, — делилась Вика со мной ужасным открытием.
— Ты отцу позвонить могла? — довольно недружелюбно, как мне показалось, спросила я. — Узнала бы про такого режиссера.
Вика смотрела на меня глазами, переполненными печалью.
— Я верила.
— Молодец, — нехотя ободрила я Белохвостову. — Про наркомафию в нашей стране снимают фильмы три-четыре человека, и их имена знают все, кто хоть немного интересуются этим. Даже я тебе скажу, что Твердовского среди них нет. Куда мы едем, Юрий? Что-то ты все время молчишь. Подозрительно даже.
У меня больше не было ни малейшего желания говорить о кинематографе. Слипались глаза. Я жутко хотела спать, а те проблемы, которые занимали голову моей клиентки, совершенно не трогали сейчас моего отключающегося сознания.
— Сменить лежбище, — спокойно ответил Твердовский. — Если Зотов так крепко стоит на ногах, что его через минуту после задержания выпустили, значит, у него есть свой человек в руководстве МВД. И стало быть, охота уже началась. Нам даже не дадут выехать за пределы Астрахани. Любой пост задержит нас, и мы окажемся в зубах у Зотова. До утра перекантуемся в одном укромном месте, а дальше… Дальше посмотрим.
