Два дня к ним шли и шли сослуживцы деда и соседи. Фирэ смотрел и дивился, ведь еще полтора года назад люди не были так понятны ему, как теперь. Никто уже не мог скрыть истинного себя в глазах молодого кулаптра, и подлость, жадность, лицемерие сильнее всего выдавали себя под благопристойными масками.
«Это я стал хуже настолько, что теперь вижу все, как на ладони, или же просто пелена спала с глаз?» — гадал юноша, разглядывая посетителей. Ему хотелось в одиночестве посидеть рядом с капсулой, но за эти дни не выдалось и часа, когда в доме не было бы посторонних.
А с заходом солнца стеклянная сфера вспыхнула. Внутри нее разлилось голубовато-серебристое пламя, испепеляющее все в считанные секунды, и когда огонь погас, в капсуле не осталось ни песчинки.
Потомки аллийцев издревле считали, что если уж ты уходишь, то негоже оставлять после себя любой сор, чем бы тот ни являлся. Это полудикие племена антропоидов хоронят своих сородичей в земле, а ори и аринорцы поступали так только с домашними животными. Плоть от плоти этой планеты должна была снова воссоединиться с нею. Потомки людей, прилетевших с Алы, не пожелали отмечаться в Убежище органическими останками собственных тел: «Пусть нас судят по нашим деяниям, а не по костям», — говорили в древности, воздвигая великие сооружения на приютившей их земле. На двух континентах — оплоте цивилизации — не существовало кладбищ. О «куарт» Взошедших напоминали громадные статуи и церемония почитания их во время праздника Теснауто — исключением были только Ал и Танрэй, которым не довелось Взойти, но которые остались живой легендой в памяти ори. Остальное сгорало в священном пламени белой Волчьей звезды. Рождаясь вновь, древний дух, атмереро, мог влиять на молекулярные цепочки формирующегося физического тела и тысячелетиями приходить на землю в одном и том же облике. И только после Раскола многие «куарт» стали ущербными и лишились этой способности…
Посидев на ассендо под звездным небом — из-за постоянных землетрясений родители давно уже не поднимались наверх и не составили ему компанию в этот раз, — Фирэ подумал, что напоследок надо навестить Саэти. Не лучший повод, но очень хотелось ее увидеть после полутора лет разлуки, горечь которой ненадолго прогоняли только их письма друг другу.
Он думал идти к интернату, а Саэти ждала его на старых качелях в парке, через который он всегда бегал к ней в прошлом.
— Я не решилась прийти, — сказала она, обнимая Фирэ за шею и щекоча дыханием ухо. — Сочувствую тебе. Он был хорошим человеком, и он вернется…
— Может быть, именно поэтому как раз наоборот — не захочет? — с горечью бросил юноша: с кем еще ему было делиться своими опасениями?
Саэти стала уже совсем взрослой. Расставание с попутчиком прогнало остатки ее детства навсегда, и сквозь прежнюю улыбку сквозила новая печаль зрелой женщины, знавшей муки утрат и лишений. Саэти так напомнила ему мать, когда та втайне от отца показывала меч деда, что гнев опять опутал сердце Фирэ, призывая отомстить кому-то неведомому и во всем виновному.
— Когда тебе надо будет назад?
— Завтра, — ответил Фирэ. — Утром я должен вылететь назад…
Саэти вдруг снова прижалась к нему, беззащитно сцепив руки перед грудью и пряча лицо в складках его плаща.
— Давай уедем, Коорэ! Папа говорит, что вот-вот сюда прилетят наши с Рэйсатру, чтобы забрать желающих эмигрировать… Ты мог бы пока не…
— Подожди, подожди! Саэти, подожди! — взмолился он. — Я не могу. Я дал клятву, и это очень серьезно.
Девушка безвольно обмякла в его руках:
— Зачем? — прошептала она. — Зачем ты связал свою атмереро столькими страшными клятвами? Что тебе Оритан и Аринора? Два куска льда, из-за которых схватилась горстка сумасшедших… Если бы ты еще хотя бы клялся на наследном мече, призвал бы его в свидетели… А так ты калечишь свою атмереро, Коорэ!
— Ты же знаешь, что его у меня нет…
— Они не имели права требовать с тебя слово доблести без свидетельства аллийского меча! Не имели!
— Мне скоро будет восемнадцать, всего через несколько месяцев — это время выбора Пути, и я попрошу, чтобы Диусоэро вернул мне мою клятву — тогда мы с тобой уедем к брату.
Скрип карусели заставил их вздрогнуть. Фирэ оглянулся, Саэти тоже вгляделась в темноту.
Два золотистых огонька светили из ближних кустов, а небольшая, похожая на чашу колыбелька аттракциона тяжело покачивалась на заржавевших креплениях.
— Кто здесь? — крикнул Фирэ.
Огоньки потухли. Темный силуэт крупного хищника мелькнул поперек аллеи. Хрустя валежником, зверь скрылся в ночи.
— Кажется, это волк Ала, — сказал юноша. — В день нашего с тобой знакомства он бегал за нами с Дрэяном… Я хорошо это помню…
— Но ведь все они уехали, а этот волк — черный! — возразила Саэти.
— Ночью все волки черны, — усмехнулся он, хотя ему было неприятно, что какой-то бродячий зверь все время кружил возле Саэти, пока та была в парке одна. — Идем, провожу тебя домой.
Фирэ не удержался и поцеловал ее в губы. Саэти ответила с отчаянной страстью, бормоча что-то о страшной клятве и отъезде с Оритана. Она, кажется, уже сама не понимала с перепугу, что несет, а он уже забыл, когда в последний раз видел в той мясорубке столь же чистый «куарт».
Они взялись за руки, потом обнялись и пошли к старому котловану, провожаемые парой внимательных золотистых глаз черной волчицы. Зверь бежал за ними до самого интерната, где жила Саэти.
Глава тринадцатая,
доказывающая, что противоположности иногда сходятся
— Пусть о вас думают только хорошее, — провожая посетителей, устало кивнула Ормона. — Если им это удастся, первыми, кто об этом узнает, будете вы…
Мужчины слегка поклонились и вышли из комнаты.
Она поморщилась. Дурнота не проходила, как всегда в таких случаях…
Удастся… Хорошо, если им удастся просто унести ноги с Оритана, особенно мужу — с его-то аринорской физиономией, учитывая, что там сейчас творится. Ормона была категорически против этой поездки Паскома и Тессетена: она терпеть не могла, когда кто-то из близких дразнил судьбу. Тем более Сетен, на роду у которого была написана насильственная гибель. Чего только ни приходилось ей делать, чтобы несчастья обходили его стороной — никто не узнает, а сам он — тем более. Но когда они так далеко, ее везучести на них просто не хватает, не хватает!
Она тяжело села в кресло. Болело все, что только могло болеть. Этого тоже никто не узнает.
После отъезда лидеров Кула-Ори, к Ормоне и Алу бросились все. Так было и раньше, но теперь ей приходится прикрывать еще и Ала: ей не хотелось, чтобы кто-то догадался, что он полный профан в деле управления. Вряд ли Сетен с кулаптром смогут выпросить для кула-орийских нужд еще хоть какую-нибудь технику, а прежняя ветшала и устаревала с каждым годом… Будь оно все проклято!
«Это нормально! — беззаботно говорил Ал. — Мы с тобой — свежие уши для них, вот они и ноют. Если надоедят — отправляй их ко мне!»
— Балабол! — вспомнив его слова, проворчала Ормона и тяжело сглотнула, надеясь, что нутро
